Бусины

Терон слышит, как Мерриль — маленькая девочка с неестественно узкими плечами и бледными коленями в десятках почти невидимых родинок — пытается подкрасться к нему сзади, тихо-тихо переступая, касаясь ступнями весенней, вылезшей вчера или позавчера, или неделю назад травы. Её опасаются в клане так же, как уважают мудрую Хранительницу Маретари: даже эльфам, оберегающим древние знания, словно собственное дитя, свойственно бояться того, что они не понимают, не могут понять. На неё не обращают внимания, прощая детские шалости, потому что она слишком мала. Лишь Ашалле глядит на них, на Махариэля и Тамлена, с неодобрением, иногда с яростью. «Не подбивайте девочку на всякие глупости», — читается в её взгляде. Но они, как всегда, намеренно или нет, его не замечают.

Терон оборачивается за секунду до того, как Мерриль прыгнет — попытается прыгнуть — ему на спину и повалит на землю, и та смотрит на него испуганными огромными глазами. В этот момент он думает, что она очень похожа на беззащитного, ещё медлительного оленёнка: пока в ней нет ни грациозности, ни гордости, ни силы, и потому маленькая эльфийка покоряет неподдельной наивностью и любознательностью. Иногда ему начинает казаться, что когда-нибудь он — или Тамлен (в их возрасте любое бурное проявление эмоций — радости ли, недовольства ли всегда что-то значит) — решит украсть её. Только для себя.

Ашалле всегда говорит, что спустя лишь шестнадцать зим каждый слишком глуп. «Особенно ты, дитя», — постоянно добавляет она, улыбаясь, и в уголках её глаз прячутся весёлые морщинки. Махариэль ей верит, потому что чересчур часто чувствует себя дураком.

Года Мерриль Терон считает вёснами. Он помнит, как её привели к ним в клан. Тогда они снова вернулись, эльфы всегда куда-то возвращаются, просто потому что везде уже были. Ему шла седьмая зима, а ей пятая весна, и в Ферелден пришла пора холодных дождей. Они с Тамленом караулили около незнакомого чужого аравеля всю ночь, а утром их ругала Ашалле, отпаивая горячим отваром из лесных трав. Он помнит, как чихал, пытаясь не закрывать глаза, чтобы ничего не пропустить, но у него ничего не получалось; как Тамлен над ним смеялся и пихал в бок локтем: «Снова мы попались, а?»

Как всё-таки она неуклюже выскользнула на следующий день ближе к вечеру из аравеля, а Махариэль, не удержавшись, дернул её за короткие волосы и ущипнул. Это было их детство, наполненное запахом трав, смехом, дождями, пустяковыми ссорами и обидами.

Но всегда — рано или поздно — приходит пора взрослеть. Детство долийца заканчивается нанесением татуировки на лицо. Детство долийского охотника — первым убитым волком. А детство Первой Хранительницы долийского клана — самостоятельным погружением в Тень.

Мерриль протирает лицо Терону каким-то холодным отваром — он подозревает, что это простая вода из ближайшего родника — и, не умолкая, щебечет о чём-то, будто лесная птица. Вспоминает, как он прошлой весной принёс ей из деревни деревянную побрякушку, то ли ожерелье, то ли браслет из объёмных бусин, который порвался на следующий день. Она трясёт перед его глазами расшитым кошельком (его притащил неделей позже Тамлен, сияющий, как отполированный кинжал), говоря, что теперь его, Махариэля, подарок лежит в нём.

Кожа на щеках и лбу горит и чешется, и Мерриль, смущаясь и краснея пятнами, легонько отводит его руки, если он начинает тянуться к лицу. Это выглядит так забавно и мило, что Терон каждый раз отворачивается, улыбаясь.

Пару дней спустя Мерриль — молодая девушка с невинной улыбкой и лиственными глазами — исчезает в аравеле Хранительницы, и Махариэль ходит вокруг него в одиночестве. Взгляд Ашалле прожигает в его затылке дырку, а, оборачиваясь, он видит, как она невзначай грозит ему кулаком через костёр. Для неё — почти матери — всё это выглядит со стороны слишком серьёзным. Но всё равно каждый их них остаётся для мудрой Ашалле ребёнком — настолько же несмышлёным, насколько же молодым и неопытным, и потому она не сердится так, как могла бы.

Мерриль выходит к клану вечером. На её лице пока ещё нет татуировок, но теперь она считается настоящей Первой. И улыбается так, как нужно — неправильно. Знающе.

Даже ему.

Они перестают быть детьми на девятнадцатую зиму и семнадцатую весну, в то время как в Ферелден только приходит засушливое лето. Каждый из них касается пожухлой травы, вдыхает сухой, раздирающий лёгкие воздух в свой последний раз перед тем, как жизнь стремительно изменится.

Махариэль — настоящий охотник, шипящий слово «шемлен» с такой ненавистью, что у людей начинают трястись колени. Мерриль — странная, отчасти пугающая сама по себе, отчасти из-за Терона, Первая Маретари. Её уважают, его — опасаются.

Их считают противоестественным и одновременно гармоничным сочетанием, несмотря на взрывной характер Махариэля — он глумливо обещает отрезать уши любому, кто скажет про неё что-то плохое, улыбаясь слишком широко, — и наивность Мерриль — она миролюбиво успокаивает всех тем, что некоторым это пойдёт. Каждый видит больше, чем они сами.

Но они перестают быть собой, лишь коснувшись осколков древнего зеркала, пропитавшегося скверной.

Махариэль уходит из клана вместе с незнакомым шемленом без права и желания вернуться. Мерриль покидает Хранительницу год спустя, забирая с собой вместо Терона Элувиан, который, возможно, смог бы после впитать всю её память о нём. Всё, что ей остаётся, — рассказывать о погибшем Герое и собирать небылицы о выжившем охотнике. Беречь расшитый кошелёк и перебирать в руках пахнущие травами деревянные бусины.

Хранить то, что ещё не утеряно.

И пытаться вернуть то, что ещё можно возвратить.