Почему ты не можешь быть мной? Глава 3. На кону (Часть 1)

Четыре года до начала Пятого Мора. Антива
 

Давет
 

Передвигаясь точно бесхозная тень, я сползал по стене ближайшего дома, прикрываемый сгустившимися над антиванской улицей рыжими сумерками, распыленными темной дымкой в чувственной смеси одурманивающей раскованности, скребущего горло исступления и ничем не утолимой жажды, неотделимых от яркой сущности чужой страны.

Напрягая слух до предела, я смог определить, что творилось за углом вплоть до деталей без единой вылазки.

Вот неразумно любопытная мышь слишком поздно осознает, во что вляпалась, и ее последний писк приглушается уже в кошачьей пасти, которая доставит ее непосредственно в дыру под домом маленьким котятам, чтобы те смогли прожить хотя бы еще один день.

Вот тихое недовольное бурчание женщины, буквально несущей на себе еле волочащего ноги непутевого мужа, прерывается его пьяными возгласами по поводу того, какую стервозную и ворчливую жену послал ему Создатель. Я не сдержал усмешки. Люди вообще порой кажутся мне смешными со своей привычкой скидывать все проблемы на волю некого всевышнего, в существовании которого сами не до конца бывают уверены.

Вот скрежет протертых подошв по твердой почве: бездомный ребенок пытается прижаться всей спиной к теплой стене местной таверны, чтобы пережить эту холодную ночь. Невольно в голове всплывают вынужденно похороненные где-то в темных уголках моего подсознания воспоминания…

Я медленно теряю ощущение места и времени… Этот возврат в прошлое ярок, точно солнце в зените, и яркость эта болезненно слепит глаза…
…Еще одна голова поникла… Я трясу его за руку. Мы пытаемся греться друг о друга, прижатые спинами, уже несколько часов, ибо нам больше некуда идти и не на кого надеяться, но постепенно я осознаю, что его тело остывает… Я не понимаю, что происходит, я слишком напуган, слишком мал, чтобы признаться самому себе, что еще один участник битвы, один из тех нескольких жалких единиц, не успевших еще стать предателями, погибает прямо рядом со мной, и я ничего не могу сделать… Сломленный, но еще не смирившийся, разбитый, но пока живой, я плачу, потому что еще не знаю другого способа упростить поставленные передо мной задачи. Я падаю вслед за каждым, кто удерживал меня, тащил на себе, и каждый очередной раз я поднимаюсь с разбитых колен, а они — нет. И каждый раз я обещаю себе, что никто и ничто не заставит меня сдаться. Слишком многие жертвуют мне свое тепло, чтобы я мог остаться здесь и продолжить начатое нами в одиночку.
Один за другим они, не выдерживая суровых условий борьбы, падают замертво, пока я не остаюсь один, еще совсем маленький, но уже прекрасно понимающий, что самое главное в жизни — хладнокровно рассчитывать, предугадывать моменты и наносить в спину разрушительные удары, выпрыгивая из ниоткуда и так же мгновенно туда возвращаясь, сливаясь с тенью грязных углов жестоких улиц, которые с некоторых пор стали моим новым домом… К тому моменту я четко осознавал, что мне нужно знать и чему еще нужно научиться, чтобы выжить.

Дети не должны знать такие вещи. Дети не должны учиться убивать.

Выглянув из укрытия, я быстро оценил обстановку, проверяя темную улицу на наличие кого-нибудь из давних знакомых, обладающего хорошей памятью на лица или дорогим заточенным кинжальчиком. Почти каждый антиванец носил с собой оружие и, что было куда более серьезно, умел им пользоваться. По этой причине я старался здесь сначала тщательно изучить и трижды перепроверить антиванские праздничные горизонты, прежде чем переходить кому-то дорогу. Это были серьезные соперники, крайне восприимчивые к самым тонким вкусам (за это я любил дорогую антиванскую выпивку), в отличие от сердобольных, прямолинейных и порой очень наивных ферелденцев, в карманах которых я привык шарить.
В противном случае я бы уже давно был убит самым изощренным способом, и никакое везение не спасло бы меня.

Но с закатными всполохами угасала вся дневная возня темных уголков Антивы. Все уже давно попрятались в своих убежищах и не спешили вылезать вплоть до самого утра. Антива была далеко не самым мирным местечком из-за кишащих тут и там наемников, и хотя для ночлега я всегда выбирал самые малопопулярные закоулки с дешевыми тавернами, желающие поживиться всегда появлялись в самых неожиданных местах в самые неподходящие моменты. Тишина Антивы всегда граничила с таящимися в ней угрозами, а дыхание ночи было ледяным, мертвым. Чем тише, тем опасней.

Жизнь научила меня классифицировать врагов по их поведению и предсказывать их действия вплоть до секунд. Я знал заранее, как поступит каждый из них, исходя из их движений, уровня профессионального развития и вида оружия, что крепилось у них за спиной.

Но одной теории было мало. И потому при каждом шорохе моя рука уже давно рефлекторно дергалась в сторону кинжала.

Чувствуя, что не выдержу этой напряженной тишины ни секунды больше, я резко выскочил из-за угла и крадущимися шагами поспешил в таверну, где меня ждала пригодная для сна кровать и целая ночь на обдумывание дальнейших действий. Вкупе с отбиванием от назойливых мыслей трехнедельной давности, которые никак не вязались с главной темой ни сегодняшнего дня, ни даже вчерашнего или позавчерашнего.
И выпивка. Определенно выпивка. Сегодня я заслужил пропустить кружку-другую. Впрочем, когда я особо не заслуживал, дело никак не менялось в моих глазах.

Я почти всю сознательную жизнь провел одиноким сиротой на холодных улицах среди людей, ни один из которых даже не удосужился хотя бы спросить, кто я такой и почему один.

Я заслуживал полноценного обслуживания за счет заведения во всех городках, в которых мне доводилось бывать.

Схватившись за ручку двери, я в нерешительности остановился. Мальчишка шарахнулся от меня и прижался к стене. Отсюда я слышал, как дрожали его зубы. Тишину заполнял раздражающий скрежет и бешеные толчки его маленького сердца, в страхе колотящегося о ребра. В наплывшем на меня мутном облаке воспоминаний шевельнулось что-то, напоминающее сочувствие. Жизнь уже давно решила все за него, несправедливо обменяв мир глазами ребенка на слишком взрослую для этих блуждающих в поисках чего-то хорошего, постоянного, чего-то, во что еще можно поверить, глаз реальность.
У него даже не было возможности отстоять свои права на этот мир! Вместо этого его против воли загнали в бесконечный ряд просящих, нуждающихся, брошенных и больше никому не нужных.

Дети не должны думать о смерти. Проклятье, они вообще не должны знать ее! Они не должны бояться других людей. Они не должны допускать мысли, что причинять боль можно просто так, без причины.

Наверное, в его годы я выглядел так же жалко и безнадежно со стороны. Дети продолжают упрямо верить в то, что все изменится к лучшему. Она не способны мириться с тем фактом, что лучше не будет, продолжая отчаянную борьбу за то, во что верят. Но мне никто никогда не помогал. Когда теплая товарищеская спина сменилась деревянной стеной чужого дома, я продолжал глубоко внутри надеяться, что кто-нибудь приоткроет для меня свою дверцу, напоит теплым чаем и поинтересуется, почему маленький ребенок самого замызганного и потрепанного вида ночевал на холодной улице.

Но никто не бросил мне убогой монетки из жалости, чтобы я мог на следующее утро купить себе поесть.

Мальчишка приподнялся на тонких ручонках и отполз от меня. Я мог отчетливо прочитать отчаянную просьбу оставить его в покое. Значит, еще не все потеряно.

Он хотел жить. Ему было не все равно.

Не самое приятное совпадение. К тем временам я уже давно испытал на себе всю тяжесть людского безразличия.

Сейчас он боялся меня, не зная, чего ожидать, а я понимал его, вновь и вновь видя на его месте себя, и у каждого были свои веские причины. Но, по крайней мере, пережив нечто подобное, я мог избавить этого мальчика от участи стать мной.

И, не давая себе времени обдумать свои действия, я достал из плаща сверкающую в темноте искорку надежды — большую золотую монету, невообразимо гладкую для таких грязных грубых ладоней.

— Держи, — я протянул ее мальчишке, и он замер, казалось, в страхе спугнуть столь утопическую иллюзию. — И найди себе другое место для ночлега. Здесь может быть небезопасно… Темный угол, вон за тем домом, — другой рукой я указал ему направление в сторону небольшого закоулка между домами, который всегда использовал в качестве укрытия и наблюдательного пункта, — там безопаснее. Поверь мне… А утром купи себе чего-нибудь поесть.

В подтверждение своих слов я попытался выдать самую добрую улыбку, на которую только был способен, но по реакции мальчишки, замершего в нерешительности, я определил, что она не внушала доверия.

Монета упала в ободранные ладони, протянутые бессознательно, машинально, в состоянии оцепенения. Ему до сих пор не верилось, что кто-то может снизойти до жалости, и мне становилось дурно от того, что мир не менялся…
Со временем становится все труднее поверить в такое редкое явление, как сострадание.

— Пусть хотя бы одному из нас повезет, — бросил я напоследок.

Даже за дверью я чувствовал на спине его изумленный взгляд…
 

***
 

Хозяин не помнил меня, и только крайне изнуренный вид уберег от участи в который раз выслушивать все вступительные формальности, включая историю открытия сего прекрасного заведения, которую я и так знал наизусть. Впрочем, стараться особенно не пришлось, ибо я действительно вымотался за этот день, который в свою очередь выдался плодотворнее, чем я ожидал. И за это нужно было выпить.

Заняв свое законное место в самом дальнем углу, своим красноречивым видом я совершенно ясно дал понять всем разговорчивым антиванским гостям, любившим по природе своей натуры пошуметь всей таверной, что не нуждаюсь в компании и не собираюсь присоединяться к их пьяным рассуждениям и философствованиям.

Они все как один безудержно напивались, позволяя себе ту свободу действий и слов, которую не могли позволить на улице. Они боялись и пили, чтобы не сойти с ума. Выпивка, громкие возгласы, разговоры ни о чем — все это было не столько стремление весело провести время, сколько способ самозащиты… Казалось, они наивно верили, что стены таверны стояли непреодолимой преградой к какой-то недосягаемой крепости, где можно было укрыться от опасностей антиванских перекрестков, кишащих наемниками или простыми отчаявшимися ворами.

Если бы они знали мои достижения… В трех столах от них сидел человек, способный полностью зачистить это помещение самым кровавым путем за десять секунд. Но наживать себе явных соперников, а уж тем более привлекать внимание всех Воронов мне было абсолютно не на руку, а отвлекаться помогало хоть и кисловатое, но все же смелое по объему пиво.

Но после нескольких неудачных попыток выкинуть из головы неизменный образ Скай, назойливо мечущийся от одной мысли к другой, я горько пожалел, что здесь не подавали ничего покрепче пива и вина, хоть и толкового, но все же слишком слабого, чтобы подавить ее. Она приходила ко мне во снах и не отпускала днем. Она донимала меня каждую секунду, и, проклятье, хорошо, что я был достаточно профессионален в своем «мастерстве», чтобы не терять бдительности. Иначе для меня все давно закончилось бы плачевно.
Но по своей привычке Скай даже на расстоянии отступала только для того, чтобы потом наброситься сбивающей с ног волной с удвоенной силой.

А все началось с которого по счету легкомысленно отданного обещания написать ей, как только у меня появится возможность.
Нет, даже раньше.

Когда Скай впервые попалась мне на глаза, я подумал, что задержаться в Лотеринге было неплохой идеей. Она уже на тот момент была неплохо сформирована, и она была красивой. Разительной. И это было ее главной ошибкой, решил я тогда, ухмыляясь своим грязным помыслам. Обострившаяся борьба за выживание не пощадила ни моего внутреннего благородства, ни нравственности, и поначалу, как у любого брошенного судьбой уличного простака, живущего за счет чужих трудов, у меня были достаточно гадкие намерения насчет этой привлекательной девчонки. Сейчас я, вспоминая о своих первоначальных планах, становился противен самому себе. Спустя время я увидел ее в действии, пусть и незначительном: эта маленькая шестнадцатилетняя девчонка чуть не переломала все ребра одному выскочке из деревни, который имел глупость обидеть ее младшую сестру Бетани, и двоим его подхалимам. То, с каким «обостренным чувством справедливости» или сестринским долгом она разбиралась с обидчиком, невольно вызвало восхищение. Не только пугающе-завораживающим зрелищем смертоносного порыва, в чем я действительно знал толк, отметив про себя, что у нее есть определенный потенциал. Она всегда была готова заступиться за своих, за слабых и беззащитных. Ее преданность близким людям была безграничной.
Я всю жизнь работал исключительно в одиночку и потому полагался только на себя.
Это и пробудило во мне интерес.

Я, не знавший семейного уюта, традиций, маленьких радостей, не помнивший материнского тепла и отцовской преданности, со светлой завистью наблюдал, как растрепанная маленькая девочка с глазищами на пол-лица постоянно дергала свою старшую сестру за руку, вставала на носочки и что-то шептала ей на ухо, по мере чего беззаботность на лице Скай сменял гнев. Меня умиляло, серьезно, именно умиляло то, как она поучала своего упрямого младшего брата Карвера, берущегося за какое-то новое дело с абсолютной уверенностью в своих силах и своей полезности, что заканчивалось его тихим хныканьем и грозным молчанием старшей сестры, без труда исправляющей все его ошибки! Но в моем смехе не было ни намека на сарказм и лукавство. Наоборот, нечасто мои чувства были столь чисты и ясны.

Это пугало меня, грозило вывести из равновесия, дать толчок к оживлению тех эмоций, которые я похоронил в пыли у порога отчего дома… Но вопреки здравому смыслу, безуспешно пытавшемуся докричаться до меня, я ослабил сопротивление чарам Скай.

Я часто заставал Скай в более интимных семейных моментах. Я видел, как она мирила своего брата и сестру, видел, как утешала тихо всхлипывающую Бетани, вцепившуюся своими тонкими ручонками в ее рукав, как за прочную ветвь на краю обрыва, как поднимала свалившегося с дерева Карвера…

Она любила их. Поступками, а не словами. Помогала им советами, порою указаниями, а в сложных ситуациях показывала, как действовать, с условием, если потом они будут стараться найти выход сами. Старалась сделать их жизнь лучше, но как бы из тени. Она никогда не говорила: «Ты должен был сделать так, как я сказала…» или «Я же говорила тебе, а ты меня не послушался! Вот пожинай плоды!» Она поощряла самостоятельность и самостоятельные поиски решений, отличных от ее собственных.

Я так и не успел познать такую любовь в полной мере.

Медленно и незаметно мои первоначальные планы рушились, проливая свет на до сих пор неясные мне самому, но уже давно очевидные мотивы. Я сам не заметил, как успел привязаться к этой девчонке, не отдавая себе отчета в том, что вообще творилось со мной. И потому продолжал усугублять ситуацию. Мне следовало немедленно взять себя в руки и сбежать, пока не стало слишком поздно. Вместо этого я взял ее… в свои руки. И стал делать это регулярно, ведомый незнакомым мне диким, глубоким и необузданным чувством, с которым я не был в силах справиться…
Сблизившись со Скай, я узнал, что она обладала магическим даром. Но вопреки бытующему мнению, что магия страшна и опасна, я почему-то не испугался. Наоборот, проникся неожиданной сильной симпатией к Скай, вызванной, возможно, ощущением какого-то духовного родства, равенства. Ведь наши способности хоть и не были схожими, но нам обоим приходилось скрывать их и таким образом во многом ограничивать себя…

Мы оба были отступниками.

Скай относилась к тем людям, которые знали, что порой надежда — это все, что уцелело, и то, что может вывести к свету, когда уже ничего не осталось. Она верила в себя, и эта вера помогала держаться ей ровно и гордо, не давая лишних поводов для подозрений. Человек, рожденный с даром, который, как считали вокруг, заслуживал искоренения, уничтожения, но мужественно держащийся, отчаянно боролся со своим положением, не позволяя себе слабины, и никогда не допускал беспомощного положения, ловко обходя такие опасные моменты. Скай часто приходилось напускать на себя безразличие, за которым никто не мог углядеть ее подлинную сущность. Со временем это вошло в привычку, и чтобы избавиться от нее, приложить усилия пришлось нам обоим.
Но результаты определенно стоили затраченных трудов: из робкой, закомплексованной, зажатой девочки она превратилась в надежную, стойкую, решительную, никогда не теряющую самообладание магессу, свободно развивающийся дар которой был безупречен от природы. Я успел повидать много магов, но магия даже самых опасных из них меркла по сравнению с магией Скай. Казалось, она могла, подняв полыхающие глаза к небу, стянуть его взглядом и ударить об землю.

Мне до сих пор не верилось, что кто-то такой, как Скай, мог переживать за меня. И то, как долго я мог оставлять ее в неведении, никак не способствовало укреплению доверия.

Человек, прервать чужую жизнь которому ничего не стоило, не заслуживал доверия. Я убивал недрогнувшей рукой столько, сколько себя помню; я всегда исчезал, будто трус, как только ситуация начинала принимать пугающий оборот; я привык бросать слова на ветер, обманывать и притворяться, это было неотъемлемой частью моего существования. Обычные человеческие страхи не имели надо мной никакой власти в первую очередь потому, что я не имел той нормальной жизни, которой они сопутствовали. Постепенно я взрастил в себе какое-то вынужденное безразличие ко всему, что творилось вокруг меня. Я превратился в живое оружие, цель которой — самозащита. Я настолько приловчился лгать, что порой сам терялся в собственной лжи, принимая выдуманные факты и истории как должное, и машинально называл себя первым всплывающим в голове именем, любым, только не своим. Я лгал даже тогда, когда в этом не было необходимости, и это всегда облегчало мне существование, по привычке. Я не снимал чужих масок и никогда не позволял себе лишних эмоций и бессмысленных интриг, чтобы не рисковать хрупкой безопасностью, которую с трудом отвоевывал, каждый раз заново.

Но Скай все равно доверяла мне. И это здорово пошатнуло ту, как мне казалось, непробиваемую крепость, которую я так долго сооружал.

Я упустил момент, когда она, так и не восстановив равновесие, с грохотом рухнула, оставив после себя остатки невосстановимого порядка, установленного мною когда-то, того безвозвратно утерянного наплевательского состояния отрешенности, которое гарантировало мне надежность. Тот момент, когда я понял, каково это — иметь в жизни человека, за которого не жалко отдать жизнь…

Все мои старания, направленные на сохранение этого состояния, дружно шагали коту под хвост.

Я все еще оставался опытным убийцей и вором. Я все еще был прекрасен и искусен в своем мастерстве. Я ни разу не изменил своим привычкам.
Но в какой-то момент мой собственный разгромленный мир потерял равновесие и стал скатываться куда-то в неизвестность, столкновение с которой было неизбежным… но за абсолютным разрушением последовало чудесное восстановление.
Изменились взгляды. Все мои убеждения, которые помогали мне принимать мир таким, каким он был, и ловко выживать в нем, постоянно находясь на волоске от гибели, балансировать, удерживаться.

Я панически боялся смещения приоритетов, эмоционального воздействия со стороны человека, который со временем занимал все большую часть моего сердца, пагубного влияния. Возможно, это были пережитки прошлого. Если мне нужно было снять напряжение, я брал шлюху, которая делала свою работу и получала заслуженную награду, не доставляя при этом никаких хлопот. Именно мне полагалось, взрослому опытному мужчине, вести отношения, разбираться в подобных вещах, справляться с эмоциями, держать все под контролем. Но как раз я в данном случае испытывал страх перед перспективой открыть свое сердце, последствия чего могли обернуться для меня очередной трагедией, которыми я уже давно насытился на всю свою жизнь. И преодолевать эти страхи мне помогала Скай, убедившая меня, что ничего подобного со мной больше не произойдет.

Скай стала моим первым постоянным партнером в отношениях, рациональную основу которых и составляла. Порой, возвращаясь, я ощущал себя виноватым перед ней, виноватым бестолковым болваном. Эта была моя первая долгая дружба, прочная и обнадеживающая, с человеком, в котором я был уверен, и именно на ее хрупких плечах держалась эта дружба. Прежние попытки завести крепкие отношения всегда с треском проваливались. Возможно, я что-то неправильно делал. Никак не мог уловить, что именно, и потому каждый раз допускал одни и те же ошибки.
Я просто не был рожден для этого. У меня стояла одна цель — выживать, и чувства всегда являлись помехой, которую мне необходимо было устранять. Только сжав волю в кулак, я мог выбраться и уцелеть.

Страх перед близостью никогда не был моим выбором. Его начало лежало в жизненном опыте, вбившем в меня абсолютную уверенность, что забота о ком-то — ошибка, которую все люди повторяют вновь и вновь, обрушивая на себя всю тяжесть роковых последствий. Рано или поздно подпущенный слишком близко разбивает твое сердце.
Отношения, особенно отношения со мной, влекли за собой сплошные разочарования. Раны затягивались постепенно, но моя наивность потрошила их снова и снова при каждой возможности.

Все это я уже переживал, с каждой неудачной попыткой взращивая свои стены еще выше, чтобы отгородиться ото всех, кто мог выбить твердую почву из-под моих ног. Но Скай была другой. Она не хотела меня использовать, она не собиралась мне лгать и менять меня. Все, что она делала с первой нашей встречи, — искренне пыталась меня понять. Стать моим другом. Не настаивая, просто предлагая попробовать… Я устраивал ее самим собой, лишь бы я не был таким холодным и непостоянным…

Скай быстро отбила у меня всякое желание притворяться кем-то лишним в наших только зарождающихся отношениях. С ней я хотел быть Даветом. Даветом хотел ей нравиться. И не только потому, что иной поступок мог повлечь за собой ворох проблем, но и исключительно из-за ее личности. Шестнадцатилетняя одинокая девочка, не имеющая друзей среди своих деревенских сверстников, доверчиво следовала за едва знакомым ей взрослым мужчиной, не будучи даже уверенной, не является ли он шпионом храмовников, бывшим служителем церкви или тайным охотников на магов, не говоря уже о простых насильниках и прочих тронутых головой. Кажется, Скай видела во мне своего спасителя, потенциального товарища по несчастью, друга, с которым она могла быть самой собой, не опасаясь ничего. Она не могла не привлечь мое внимание.

Мы оба нуждались в такой опоре. Мы оба нуждались в спокойствии.

Покой, о котором я буквально грезил, находился в деревне, дорогу к которой я бы нашел вслепую, в доме, расположение мебели в котором я помнил гораздо отчетливей, чем в таверне, в которой ночевал сотни раз, но я до сих пор не мог полностью отдаться во власть этой заманчивой идее, уступить этому подозрительно настырному порыву. Я противоречил сам себе. Скай не была ни продажной девушкой, ни просто девушкой на одну ночь, и я не мог использовать ее так же легко и бессовестно, как поступал с другими, не мог вести себя, как будто ничего необычного не происходило для меня, и уходить как ни в чем не бывало просто потому, что какая-то дрянная девчонка так прочно вцепилась в мое сердце, и…

Проклятье! Она обладала надо мной властью, из-под которой я никак не мог сбежать.

Но главная проблема состояла не в этом.

Я не хотел никуда бежать. Я знал, что мое сердце было в надежных руках, тщательно оберегаемое и охраняемое, точно невероятное сокровище, точно символ безграничного доверия, точно тонкая, почти неуловимая хрупкая сущность чистоты, сосредоточение его невероятной силы, которую, возможно, эти ее руки еще могли спасти…

Мой образ жизни, мои цели вынуждали меня постоянно перебегать с места на место. Любые отношения были обречены. Первый раз именно из-за необходимости уйти все угасло. Для прочных отношений требовалось какое-то постоянство. Надежность. Прочное устойчивое будущие, в котором можно было без каких-либо неожиданностей и сюрпризов спокойно вить свое гнездо. Это все, что я вынес из преподносимых мне уроков.

Ни один человек не выдержал бы постоянных разлук.

Так я думал. Пока не встретил Скай.

И потому впитанные мною убеждения, что, впустив в свой укромный мир чужого человека, я погублю себя, являлись неким инстинктом самосохранения. Который медленно, но уверенно подавляла Скай.

Она никогда не подводила меня.

Единственное, что всегда затормаживало меня, — ее требовательность. Скай во всем доверяла мне и неизменно требовала от меня того же. Она с каждым разом, как по кусочку восстанавливая картинку, подпускала меня все ближе, но только шаг на шаг с моим, только когда я был готов двигаться навстречу.
Я привык отмахиваться, лгать, отмазываться, в крайнем случае сбегать, но со Скай такие трюки не проходили. Магнетической силой она всегда притягивала меня к себе, пресекая все пути к отступлению и принуждая бороться с самим собой, со своими внутренними демонами прошлого, которые отпускали меня с миром, стоило мне отказаться от попытки создать свое личное счастье. Скай частенько уступала мне, откладывая свои вызовы на слишком откровенные беседы, которые я ненавидел, и была готова ждать столько, сколько понадобится, но с моей стороны было глупо надеяться, что она, как на ее месте это сделал бы я, плюнет и скоро забудет. Спустя время она поднимала подобные вопросы снова, и меня начинала раздражать подобная мнительность. Я и сам толком не знал, что происходило со мной. Тяжелые перемены, неизвестные территории, так и неизведанные мною, которые я сейчас постепенно завоевывал с ее помощью, здорово подкосили мою волю, что уж говорить о Скай, которая постоянно требовала ответов на свои сложные вопросы.
Я не хотел ей лгать. А правды не знал сам.
Время могло исцелить, могло успокоить, но оно не могло вылечить все. После нескольких трагично закончившихся попыток я боялся двигаться дальше.

Но постепенно я сам стал совершать нелепые попытки дать ей понять, что мне комфортно рядом с ней. Все они звучали легкомысленно и неуклюже, и Скай беспечно смеялась, разряжая таким образом обстановку, чтобы я не чувствовал себя идиотом, но я больше не боялся. Она знала, что мне понадобится время. Нам понадобится время. И она охотно давала нам столько времени, сколько нужно было мне, чтобы привыкнуть к ней.
И в последнее время меня все чаще обуревало безумное желание признаться ей в своей симпатии, непрерывно перерастающей во что-то настолько сильное и значимое, что я сам до сих пор не мог поверить, что все происходило именно со мной.

Я был ей дорог. Я был ей нужен. И Скай всеми силами удерживала меня рядом. В то же время я крепко держался за нее, настолько привыкший к ее постоянному присутствию в моей жизни, что уже не мог подниматься с колен, не опираясь при этом на всегда верно подставляемое мне маленькое, твердое женское плечо.

Это… уязвляло меня. Но я никогда не хотел ее отпускать.

Я прожил без Скай все свои уличные годы, и мне ничто не мешало. Я был сосредоточен на единственной цели.
В это и состояла моя проблема. Я начал смотреть на мир иначе. И под давлением моих медленно меняющихся убеждений менялся и он.

«Беги от этого безумия!» — твердил себе я неустанно.
Усомнившись в значении слова «безумие» в данном контексте и в его верном употреблении, я споткнулся однажды. А Скай довершила остальное.

Я не оставлял ни следов, ни намеков. Но, как и любой обычный человек, мог что-то упустить. А потом всегда ожидал ножа в спину. Потому всегда был начеку. Это постепенно превращалось в паранойю. Я стал шарахаться от каждого звука, от каждого незначительного шороха.

Скай спасала меня от потери рассудка. И спустя время, спустя череду обстоятельств и ситуаций, в которых мы действовали как единое целое, в две пары рук нанося удары по источникам всех приключающихся бед всегда безошибочно, я уже безоговорочно доверял ей. Проверка на лояльность не требовалась: я знал, что она будет молчать. По ряду причин. С каждой встречей я решался рассказать ей чуть больше о своем прошлом; она же доверяла мне свои секреты и поверяла семейные тайны.

С каждой новой встречей я открывал для себя новую чудесную грань ее личности.

Смятение, неуверенность, сопровождавшие развитие некого чудесного явления, коим оказались наши отношения, прошли достаточно скоро, если считать, что знали мы друг друга чуть больше трех лет, из которых около двух состояли в романтических отношениях. Но Скай не исчезла из моей жизни. Наоборот, бросала все силы, чтобы удержать меня рядом. По-хорошему, я мог прекратить этот цирк и сбежать от этого давления… но кого я обманываю?

Скай как-то незаметно околдовывала меня, и я всегда отмахивался от рассудка, возвращаясь к ней, поддаваясь глупому детскому желанию побыть с ней еще «чуть-чуть», которое длилось уже без малого три года. Она была точно твердый земляной покров, твердая почва, которая надежно удерживала меня на себе, не давая сорваться в пропасть. Она была надежным человеком. Человеком с огромным потенциалом, с твердым нравом, но слабовыраженным, таящимся где-то глубоко внутри. Неизменно постоянный теплый свет, который она излучала, очень медленно пробивался наружу. Строгое воспитание и общественное мнение по поводу магии сделали Скай нерешительной, полной ограничивающих ее возможности и таланты убеждений девочку с кучей комплексов и узкими взглядами на мир, но она быстро, уверенно училась, постепенно проливая свет на свое истинное «я», освобождаясь от всех предрассудков, раскрывая свою натуру, точно бутон прекрасного цветка под первыми лучами солнца.
Вскоре она предстала перед миром как надежный товарищ и твердая опора, не по годам мудрая соратница и преданная подруга. Она почти никогда ничего не делала наобум, действовала решительно, была склонна к постоянным размышлениям и вполне способна к самоанализу, щедра и очень мягка с теми, кого подпускала к себе.

И я до сих пор не знал, счастьем или катастрофой оборачивалась для меня близость со Скай. К чему могут привести нас эти достаточно продолжительные отношения?..
Или уже привели. Потому что раньше мне никогда не становилось стыдно за то, что спустя три недели после моего ухода кто-то не получил ни одного известия о том, что я в порядке.

Я перемещался так быстро, как только мог, потому что на то была необходимость, а сзади, наступая на пятки, меня повсюду преследовал страх, что я могу не успеть…

Но Скай терпеливо ждала. Все понимала. И не переставала прощать. Казалось, тот факт, что я всегда возвращался не в виде куска мяса, вполне удовлетворял ее, а все остальное имело не такое уж важное значение…

Мне невероятно повезло, что я встретил ее.

Я многому научился. Я научился уходить без сожалений.

Но это никак не спасало, когда приходило время покидать Скай.
У меня просто не было возможности остаться…

— Я присяду? Этот пьяный сброд выглядит не очень перспективно для запланированного отдыха, а коротать ночь одной в таверне как-то неприлично для обаятельной девушки, не находишь? Ты ведь не откажешь мне в таком пустяке?

Я понял, что увяз почти по самую голову, когда осознал, что не обратил никакого внимания на подошедшую к моему неприметному уголку женщину, под грудью которой, как мне показалось вдруг, обескураженно заскрипел и осел стол.
Подняв голову и сфокусировав зрение на источнике бесцеремонного внедрения в мое личное пространство, я, как порядочный мужчина, лицезрел сначала пышные формы, занявшие большую часть моего поля зрения… затем лицо.
Затем я так и застыл с непроглоченным пивом во рту, не менее обескураженный, чем мебель или восхищенные зрелищным появлением поддатые посетители. Для верности моргнул пару раз на случай, если это все были злые проделки некачественной выпивки. И так и остался сидеть, не в состоянии реагировать на откровенные усмешки и сыплющиеся лукавые искорки из внимательно изучающих меня глаз.

Но ничего утешительного не заметил. Внушительная и вполне реальная, она стояла прямо передо мной, откровенно усмехаясь моей реакции, и не сводила вопросительного обезоруживающего взгляда с моего исказившегося лица в явном ожидании ответной реплики. То ли извиняющейся, то ли оправдывающейся.

Скай, еще немного, и у меня совсем съедет крыша… Это уже не смешно!

Я хорошо помнил эту аппетитную грудь, этот плащик и эти ключики, так соблазнительно свисающие с пояса, которыми она сейчас демонстративно громко звенела, размахивая из стороны в сторону. Именно с этого пояса я сегодня быстро и ловко стянул связку. Дело было несложным, я проделывал подобное много раз. Одна потайная дверца, ожидаемо спрятанный где-то в самом неприметном местечке трофей и торжественное ликование по поводу удачного завершения дела.

Ключики я тактично оставил под дверью, чтобы не таскать лишний звенящий компромат.

— Вижу, ты узнал меня… Может, это значит, что в тебе есть совесть, но… я тебя не виню, если это не так. Я сама толком не представляю, что это за диковина… Никто никогда не обдирал меня столь изящно. Ты сегодня поступил очень невоспитанно и грубо по отношению ко мне. Но надо отметить, твоя ловкость достойна восхищения. Ты меня впечатлил, — все это время темноволосая «жертва» говорила дерзко, со справедливой долей нахальства и такой усмешкой, от которой ощущать себя жертвой начал я, и в последнее мгновение ее неслышимый беспечный смех прервался. — И поэтому я предлагаю сделку. В качестве компенсации за причиненный мне моральный ущерб…

Какое-то время я обалдело смотрел на «жертву», пытаясь понять, издевается она или нет… Но она, кажется, была настроена вполне серьезно.

Чтоб я сдох.
Эта женщина позволила себя обокрасть, выследила и сейчас, вместо того, чтобы потребовать украденное, закатить скандал или просто попытаться убить меня и забрать свое с моего трупа, собиралась предложить мне сделку, и…

И я попросту не знал, как закончить эту мысль!

Словно прочитав мои мысли, неожиданная гостья с роскошными формами и странной манерой предлагать сделки тем, кто ее обокрал, избавила меня от мозговых усилий, беззастенчиво усаживаясь за мой стол, скрипнувший еще разок, на сей раз с блаженством.

— Я Изабелла, — снова улыбнулась она, на сей раз более дружелюбно, и протянула руку намертво прикованному к стулу мне. — Ты играешь в кости?

Кажется, я несколько поторопился, назвав этот день плодотворным пару минут назад…