Долг и свобода

Каллен никогда не отличался ненавистью к магам. Сказать по правде, никто из его собратьев в ферелденском Круге тоже не горел желанием убивать и усмирять колдунов. Храмовники должны защищать магов в первую очередь — это Каллен знал твердо. Должны защищать магов… От них самих, в том числе. Если ради этой защиты требуется убить — что поделать, долг.

Маги в это, конечно, не верили. Со вкусом расписывали зверства на Истязаниях, пугали младших описаниями жестоких пыток, обвиняли храмовников в чем попало, вплоть до унижений и изнасилований. За спиной, разумеется. Должно быть, эти страшные байки помогали магам бороться со скукой — еще бы, с ужасным храмовником за спиной простой переход из спальни в библиотеку становится приключением! Не то чтобы Каллен специально подслушивал, просто не раз и не два натыкался на шепчущихся учеников. Служба вынудила изучить Башню Круга как свои пять пальцев — маги думали, что нашли укромное местечко, храмовник делал вид, что ничего не знает о тайном убежище, и всем было хорошо.

Было… Пока вернувшийся из Остагара Ульдред не стал вызывать подозрения. Что-то изменилось в старом маге, он стал заносчивее и несдержаннее. Все чаще собирал товарищей и заговаривал о братствах — большего узнать не удавалось, мешало положение старшего чародея, да и Грегор не считал поведение Ульдреда странным.
— Он был под Остагаром, — говорил рыцарь-командор. — Дай ему время оправиться.
Ульдред был уверен, что Круг поддержит Мак Тира, однако чародеи не разделили его мнения. Главную роль в этом сыграл Первый чародей Ирвинг: под давлением Ульдред на время успокоился, но все же Каллен не мог избавиться от подозрений.
 
Он забивал себе голову проповедями Джустинии Первой на темы магии и опасностей, с ней связанных, выискивал сведения о братствах магов и искренне пытался разобраться во внутренних отношениях Круга… И сам себе бы не признался, что главная причина столь возросшего интереса к магам проста и банальна.
И ужасна.

***

Когда-то одну из комнат переделали в кладовую, и не в магическое хранилище, а обычную кладовую с ведрами, швабрами и всем, чему не нашлось применения. От спальни здесь осталось окно и остов кровати, теперь заваленный всяким хламом. Когда-то кладовка была любимым убежищем двух учеников — Йована и Солоны Амелл. Мальчик своего рода не знал или, скорее, не имел, а вот девочка всегда представлялась полным именем. В детстве с гордостью, позже, осознав, что родители считают ее позором семьи, — со злостью.

Каллен об этом, конечно, не знал. Только догадывался. Раньше он частенько находил девушку именно здесь. После побега Йована Солона не изменила своей привычке. Только вот…

Раньше Каллен мог застыть у двери и долгие минуты смотреть, как безмятежная Амелл листает книгу, сидя на подоконнике, время от времени пытаясь повторить заклинание, или просто смотрит в окно и неизменно улыбается, наблюдая за облаками или дождем. Гладкие черные волосы зачесаны назад, открывая лицо, синие глаза прищурены от удовольствия… Того и глядишь, магесса замурлыкает, как кошка. Пару раз девушка его заметила — он догадался об этом, только когда при встрече ученица Ирвинга вместо дежурного кивка лукаво улыбнулась: «Привет, Каллен!» и не постеснялась заговорить. А он отчаянно пытался отвечать и не заикаться.

Солона держалась поодаль от остальных учеников, редко шушукалась вместе с другими девушками, еще реже встревала в споры. Только усмехалась с неприкрытым высокомерием, словно все эти девчачьи забавы ей, лучшей ученице Ирвинга, совершенно ни к чему. Так оно и было, а потому Каллен удивлялся, как столь холодная и гордая дева может так вот просто сидеть на подоконнике и улыбаться облакам. Или ему, Каллену…
Или Йовану.

Теперь Солона по-прежнему пряталась в кладовке. Только сидела уже под подоконником, на полу, прижавшись виском к холодному камню. Сидела и бездумно смотрела в одну точку. Иногда по-прежнему приносила с собой книгу, но взгляд все равно останавливался, и ладони лежали на страницах. Черные пряди падали на лицо, особенно четко прорисовывались острые скулы и горбинка на носу. Резкие черты, далеко не красивые и совсем не подходящие юной девушке: теперь магесса напоминала не кошку, а, скорее, ворону или крысу. Каллен не знал ни одного человека, чья внешность бы так менялась в зависимости от настроения. И все равно смотрел, отмечая каждую черту и заново запоминая это лицо.

Проклятый Йован! Демоново отродье, малефикар!.. Каллен боролся со злостью, но безуспешно — он бы не вспомнил о долге и защите, встреться ему Йован снова. Убил бы просто и без затей. Даже с наслаждением.

«Да не поддамся я гневу…»

Когда маг сбежал, оглушив заклятьем и храмовников, и Первого чародея, и свою лучшую подругу, Амелл поднялась с пола первой. Поднялась и просто смотрела в сторону двери невидящими глазами, не пытаясь помочь Ирвингу, не обращая внимания на испуганную послушницу… Не собираясь бежать следом.

Он. Ее. Предал.
 
Но когда Грегор завел речь о раскаянии, Амелл будто опомнилась: вскинула голову и жестко, зло выдохнула:
— Я помогала другу. И повторись все снова, сделала бы то же самое!
 
Эти слова могли стать ее приговором. Ирвинг вступился: Солона была его любимицей… Ему даже удалось ее пристыдить. В конце концов, магесса попросила у Ирвинга прощения — не за то, что помогала Йовану, а за то, что недостаточно хорошо слушала наставника и не сумела распознать мага крови.
 
А на храмовников даже не взглянула. Ушла с Ирвингом и просидела в его кабинете до утра. Вышла с покрасневшим лицом. Заметила Каллена, но не попыталась скрыть слез, наоборот — прошествовала мимо твердым шагом, глядя ровно впереди себя.

— Девочка… — с жалостью пробормотал Ирвинг и покачал головой. — Всем нам здесь рано или поздно приходится выбирать между свободой и долгом, но обычно рядом остаются друзья, а она… Это было сложным уроком, но она справится. Будет умнее и осторожнее, — он перевел взгляд на храмовника. — Так и передай Грегору. Ты ведь за этим здесь?
— Конечно, — кивнул рыцарь.

«Да простит меня Создатель…»
 
Так Солона, сама того не желая, впервые вынудила его солгать.

***

«Нет, конечно, Солона не настолько глупа, чтобы поддерживать либертарианцев и Ульдреда… Точнее, ей вообще не до того», — думал Каллен, приближаясь к кладовой. И убеждал себя, что движут им смутные подозрения, а вовсе не забота о магессе.

Прошло две недели с возвращения Ульдреда и почти два месяца с побега Йована. Маги спорили о битве под Остагаром и действиях Логейна, по-прежнему учились и учили, Круг продолжал жить… Круг жил, а вот Амелл вряд ли.

«Мой долг — защищать магов. Даже от них самих». А Амелл, судя по поведению, пыталась сгноить себя заживо в этой проклятой кладовке! Так что Каллен, собравшись с духом, впервые решил потревожить мрачное уединение магессы.

— Ты? — равнодушный взгляд скользнул куда-то мимо него. Такой бывает у лунатиков. — Привет, Каллен, — она невесело усмехнулась. Внезапная злоба прорезалась в голосе и тут же затихла.
— Привет, Солона, — с облегчением храмовник осознал, что с такой Амелл ему вдруг гораздо проще разговаривать. Оглядевшись, он со вздохом сел рядом на пол. Она удивилась: хоть какая-то эмоция, уже неплохо. — Может, пора вернуться к жизни? Первый чародей беспокоится за тебя.

«Ложь во спасение — это грех или благо?» Каллен за эти две недели ни разу не говорил с Ирвингом.

— Беспокоится, — эхом повторила Солона. — Я учусь. Я делаю все, что мне скажут. Не спорю. Что еще ему от меня нужно? — она помолчала, не надеясь на ответ. — Что вам всем от меня нужно?
Иногда просто стоит заговорить первым, чтобы дать высказаться другому. От Каллена даже не требовалось ничего добавлять или спрашивать, Солона говорила сама — тихо, жестко, словно выталкивая из глотки слово за словом.
— Что вам еще от меня нужно?! Мой друг меня предал, ученики шарахаются по углам, стоит мне попытаться с ними заговорить, маги презирают, храмовники зовут малефикаршей… И вот ты! — она вскинула голову, впервые на ее лице проступило хоть какое-то осмысленное выражение. Злость. — Какого демона ты следишь за мной?

«Какого демона… Да убережет меня Создатель от тайного желания и спасет от порока…»

— Вот! — Солона закатала рукав и ткнула запястьем ему в лицо. — Я не режу себе вены и не якшаюсь с тварями из Тени! Успокойся уже и дай мне побыть одной!
— Ты и так слишком долго находишься в одиночестве, — ровно ответил Каллен, убирая ее руку.
Не отнял ладони, пожалел, что в латной перчатке не чувствует ничего. Руки у нее сильные, кожа белая, ровная и, должно быть, нежная, шрамы от неудачных заклятий выведены колдовством… Мелькнула дикая мысль коснуться запястья губами, прижаться щекой к коже, поцеловать тонкие пальцы с неровно подстриженными, розоватыми ногтями, а затем…

«Да убережет меня Создатель…»

Солона потерла руки, словно пытаясь их согреть, в безотчетном жесте и с болью, тихо проговорила:
— Они не дают мне учеников… Я могла бы учить других, я надеялась… — она подтянула колени к подбородку и спрятала в них лицо. — Создатель, столько лет думала, что если б мне таких же, как я, вырванных из дома, маленьких, перепуганных… Они б чаще радовались, я б смогла объяснить, я б не пугала их этими дурацкими байками… Они б такими выросли, эх…
— Ты хотела учить детей?
— Ну да, детей. Даже Ирвинг говорил, что у меня бы это получилось, — она подняла голову и вымученно улыбнулась. — А что еще тут делать? Маги редко покидают Круг, а недавней ученице это и вовсе не светит в ближайшие годы… Но учеников у меня не будет. Ибо малефикар, что «беспричинно приносит вред меньшим из Его детей», — с отвращением повторила магесса слова Джустинии Первой. — Так и сидеть здесь, пока Мор нас не пожрет или Грегор не решится меня усмирить против воли Ирвинга.
— Это глупо, — потер лоб Каллен. — Первый чародей в тебе уверен, ты не…
— Что? — вскинула брови Амелл. — Ты… Ты меня жалеешь?
— Нет! То есть да. То есть… Да. Это несправедливо. Ты не поддалась демонам во время Истязания, ты не знала правду о Йоване…
Она уже почти похожа на себя прежнюю, и от этого у Каллена вновь краснеют щеки и заплетается язык, словно у мальчишки, деревенского дурня и полного идиота.
— О, Истязания, — хмыкнула магесса. — Помню-помню. «Я бы не убил тебя, то есть убил бы, но это мой долг!» — передразнила она.
— И мне было бы очень грустно от этого, — добавил Каллен. — Пойми, это…
— Да я понимаю, понимаю. Веришь?
Солона смотрит очень внимательно, и от этого взгляда никуда не деться. И не оторваться. И не забыть. И слова молитвы Создателю уже теряются, ускользают из разума.
— Верю.
Храмовник поднимается и подает ей руку. Она принимает, встает на ноги, неловко вытирая рукавом влажно блестящие глаза.
— Долг храмовников — защищать магов, — говорит Солона. — «Помогать магам» — такого пункта в ваших храмовничьих уставах вроде бы нет. Но сегодня ты мне помог, спасибо.
Каллен кивает, не зная, что сказать в ответ, и уходит, спиной чувствуя все тот же внимательный взгляд.
— Мы ведь часто разговаривали… раньше, — с трудом произносит магесса. — После… того, что случилось с Йованом, я думала, ты тоже от меня отвернулся. Но теперь… мы ведь можем общаться, как раньше?
«А это тебе важно? — хочет спросить храмовник. — Тебе этого и вправду не хватает?» Спросить. Возможно, подойти и обхватить за плечи, заставить смотреть в лицо и ждать, ждать ответа… Вместо этого он оборачивается и выдавливает улыбку:
— Конечно. Как раньше, Солона.

***

Каллен идет по коридору и слышит демонов. Молится про себя, но демоны не отступают. И у рогатой демоницы из снов взгляд не желтый, а синий. И очень внимательный. Бестия обвивает его шею руками. Пальцы с неровно подстриженными ногтями касаются его губ, демоница облизывает алый рот и шепчет на ухо самое бесстыдное и порочное, оскверняя воспоминание о разговоре с магессой, изменяя, окутываясь чужим обликом, обманывая, обещая…

Каллен ищет спасения в часовне Круга. Там мягкое пламя свечей, там Андрасте, возлюбленная невеста Создателя, там покой…
Как удар в солнечное сплетение, как гром, как яркая вспышка приходит вопрос: если Андрасте — невеста Создателя, так почему служители ее лишены возможности любить и жить, как простые люди?
Каллен понимает, что ошибается, что забывает, что смешивает в одно священные писания и людские домыслы, но избавиться от навязчивой мысли не может.

Спасает эльфийка. Эльфийка в одеяниях старшего чародея, она не видит его, скрытого в тени, опускается на колени и истово молится, очевидно, не впервые прося у Андрасте прощения… Прощения за дело двухмесячной давности.

— Значит, ты подписала согласие выдать Амелл Жезл Пламени, — глухо говорит Каллен. — И вдобавок не сберегла склад…
На лице старшей чародейки проступает ужас.
— Она могла бы тебя выдать. Но не сделала этого.
Эльфийка что-то говорит, просит прощения, у Каллена шумит в ушах, и только властным жестом он может остановить этот поток слов.
— Она хочет учить детей. Это все, чего она хочет. Не власти, не мести, не магии крови… Так помоги ей.
Он не знает, что еще сказать. Уходит медленно, давая возможность чародейке обдумать слова и прикинуть опасность. Каллен не угрожает — она сама понимает, до чего может довести всплывшая правда.

Слишком. Много. Лжи.
 
Но демоны отступают… Не значит ли это, что храмовник все сделал правильно?

***

Эльфийку Леору, заявившую, что самой ей трудно справляться с четырьмя учениками и двух стоит отдать Амелл, поддержал Первый чародей. Сказал, что полностью доверяет Солоне и подозрения Грегора начинают его оскорблять. На его сторону встала и Винн — целительница, присутствовавшая при битве под Остагаром. Немолодая магесса напомнила о тяжелых временах и о том, что скоро Кругу, вполне возможно, понадобятся все маги. Разбрасываться учителями в таких обстоятельствах — глупость, и раз Ирвинг уверен в своей ученице… Поддержал идею и — внезапно — Ульдред. Правда, подозревал Каллен, если для остальных дружба Солоны с малефикаром была поводом для сомнений, то для либертарианца как раз наоборот.
Так или иначе, решение было принято, и Каллен, сопровождавший рыцаря-командора, ничем не выдал своего участия в деле.

«Да укроет Создатель меня от лжи и порока, и гордыни…»

Амелл впервые рассмеялась с того дня, как сбежал Йован. Хохотала, вытирая слезы, не в силах остановиться, только повторяя: «Правда? Мне? Серьезно?» С трудом взяла себя в руки и под ласковым взглядом Ирвинга вышла к двум недавним ученикам Леоры.
 
Она и вправду легко с ними поладила. Хоть и на первом же уроке в библиотеке мальчишка, явно надоумленный своим более наглым дружком, спросил:
— А это правду говорят, что вы маг крови?
— Глупости! — воскликнула Амелл.
Мальчишка, не удовлетворившись таким ответом, повернулся к храмовнику, замершему у дверей.
— Глупости, — подтвердил Каллен. — Не стоит верить всему, что рассказывают.
— Долг храмовников — защищать магов, — улыбнулась Амелл. — В том числе от их собратьев, отринувших учение Церкви. Так что если бы я была магом крови, то…
— То храмовник бы вас убил, — перебил второй мальчик.
— То храмовник бы бросился защищать вас от меня… И да, убил бы.

Позже, закончив урок и проводив учеников на обед, магесса вернулась в библиотеку и подошла к Каллену.
— Не знаю, как… Но я уверена, что ты приложил к этому руку. К тому, что мне дали учеников. Это так? — в лоб спросила она.
Хотелось ответить «Да» и слушать смущенные благодарности — должна же и Амелл хоть иногда смущаться!

«Гордыня — тяжкий грех. Тщеславие…»

— Не знаю, о чем ты. Решающим было слово Ирвинга.
— Но почему Леора… А, как будто ты признаешься! — Солона раздраженно махнула рукой. Потом усмехнулась и, оглядевшись, быстро поцеловала храмовника в щеку. Запросто. Оглушенный этой легкостью Каллен даже не заметил, куда она потом ушла.
 
А через неделю два сорванца — воспитанники Амелл — подрались со старшим учеником из-за того, что последний назвал их учительницу малефикаршей. Разнявшая ссору Солона сначала отругала мальчишек… а потом долго-долго рассказывала им в библиотеке о Черном Лисе, что явно не входило в планы уроков.

***

 
А еще через неделю начался кошмар.

Поначалу никто не знал, что произошло на самом деле. Просто на нижних этажах появились одержимые. Кто из магов поддался демонам и как, никто не мог толком ответить. Главные двери оказались закрыты, и уцелевшие маги и храмовники остались наедине с переродившимися тварями.
 
В ужасе Каллен видел, как один за другим сдаются его товарищи. На его глазах демоница очаровала рыцаря, и тот бросился на приятеля, твердо уверенный, что воюет с бандитом, пришедшим убить его жену и детей. Очищение и блокировка чар выматывали быстрее, чем обычно, а заклятья все сыпались и сыпались. В одной из комнат Каллен наткнулся на мага — едва завидев храмовника, тот, ощерившись, полоснул себе по ладони ножом. Спустя несколько секунд демон уже завладел его телом, и на Каллена напал новый одержимый.
 
Но кроме демонов оставались еще и маги… На нижнем ярусе осталась Винн и несколько младших учеников. И целительница, и храмовники прекрасно понимали, что значат запертые двери, и Каллену было больно признавать — да, их бросили. Да, на месте Грегора он поступил бы точно так же.

Винн вызвалась идти с храмовниками выше. Рассказала о ссоре Ульдреда и Ирвинга. Подозрения Каллена оправдались. Убедившись, что Круг не поддержит Логейна, Ульдред захотел уйти. Конечно, Первый чародей не мог этого позволить, но оказалось, что маги крови среди чародеев Круга не такая уж и редкость…

Глупый, несчастный идиот Йован! Почему попался именно ты, а не кто-то гораздо более опасный?

— Останься, — сказал Каллен, выслушав магессу. — Если демоны прорвутся вниз, ты будешь нужнее здесь. А мы… — он оглядел трех уцелевших собратьев. Он даже имен их не знал. Даже лиц не видел под шлемами. — Мы найдем Ульдреда. Долг храмовников — защищать магов. И… надеюсь, не всех их убили.
— Мы живы. И может статься, что другие маги сейчас сражаются с помощниками Ульдреда.
— Да поможет нам Создатель, — глухо донеслось из-под шлема.
Винн склонила голову.
— Моих сил хватит поставить барьер, но да… Да поможет вам Создатель.

***

Некоторые маги действительно выжили…
Маги крови.

«Возможно ли соблюдать законы и следовать учению Церкви, когда вокруг хаос? И только преступлением возможно спастись…»

— Это просто магия! — кричала Соули. — Такая же, как и любая другая, Солона! Разве тебе не надоел этот постоянный надзор, эта слежка за каждым твоим шагом?! Убежденность, что твой дар — проклятье и угроза всему живому? Ты же лучше других это знаешь, Сол!
Соули кричала, и кровь медленно текла с ее ладоней, а за спиной вставали хищные тени.
— Ты же сама прочувствовала это, Солона! Когда сбежал твой друг! Когда ты стала изгоем! Даже не из-за магии, просто из-за связи с одним несчастным отступником!

«Магия служит человеку, а не человек магии… Значит ли это, что любую силу можно поставить на службу?»

— Я не одержимая, ты же видишь! — магесса протягивала к ней окровавленные руки. — Пойдем со мной, Ульдред будет только рад…
Но за спиной Солоны дрожали от страха ученики.
— Мы можем быть свободны, Сол…
— Ты не одержимая, — прошептала Амелл. — Ты сильнее.

«Оправдание ли это — свобода? Что вообще может оправдать магию крови?»

— Но это ничего не значит…
Из простертых вперед рук волшебницы хлынуло пламя. Посох Солоны давно уже валялся сломанным в углу. Соули засмеялась.
— Бедная девочка, — огонь погас, едва коснувшись малефикарши. — Я предлагала тебе свободу!

Чудом Амелл успела поставить защиту — до детей долетели лишь искры, да ей самой опалило волосы и мантию. И кожу, должно быть, раз так жжется… Холод! Ей нужен холод!

Ледяной ветер прошелся по комнате, замораживая Соули. Этого хватит на миг, самое большое, на пару секунд — не сбежать! Огромный камень с силой врезался в неподвижную фигуру, разбивая ее, брызжа осколками, на лету обращающимися в обломки костей и куски плоти.

«Я предлагаю тебе свободу!» — выли демоны в разуме Амелл, пока она пробивалась к выходу из библиотеки, где ее с учениками и застал этот хаос.

Когда дверь распахнулась и десятки книг загорелись от жара демона гнева, она поняла, что проиграет. Сил на заморозку уже не осталось, а мальчишки еще не способны даже на самое простенькое заклинание… А за демоном уже следуют двое одержимых!

«Слабых. Поддавшихся».

Совсем не хочется умирать.
— Стой! — отчаянно кричит Амелл и хватает с письменного стола нож для бумаги.
И силой полосует лезвием по собственному запястью.
И захлебывается энергией.
Капли падают на пол, из ладоней рвется холод, из горла — хохот. Нервный смех безумного человека.
— Простите меня, — шепчет Солона ученикам. Две пары глаз изумленно смотрят на нее. — Простите.
Мальчишки хватают ее за руки и тащат к выходу, торопясь, ступая прямо по трупам, по оскверненному праху и лужам желчи, не обращая внимания ни на что.

«Это потом они ужаснутся сделанному. Потом».

Амелл выбегает в коридор, крепко держа их за руки, и бросается к сияющему барьеру.
— Девочка! — охает Винн, снимая преграду. — Они все-таки нашли вас!
Мысли путаются, подкатывают слабость и страх.
— Кто «они»? За нами кто-то шел?
— Четверо, храмовники, ты не видела их?
— Я видела двух одержимых и демона гнева. И еще Соули, она с Ульдредом… Я ее убила.

Почему она беспокоится? Почему обнимает ее и благодарит?.. Запястья скрыты рукавами, но у нее ладони в крови! Винн не замечает, а мальчишки молчат. Напуганы? Понимают, что сейчас не время? Или осознанно не выдают наставницу?
В речи целительницы мелькают имена: Петра, Киннон, Грегор, Ирвинг, Ульдред, Соули… Каллен.

— Винн! Винн… — Амелл отступает и демонстрирует порезанное запястье. — Подними барьер, Винн.
Она поворачивается, чтобы не видеть ненависти на знакомом лице, и бежит обратно. Зажимая рану и не чувствуя боли.
Как дух или демон.

Каллен тяжело дышал, привалившись спиной к стене. Трое погибли, остался он. В трупах одержимых не опознать ни магов, ни храмовников. Ничего человеческого. Забавно ведь, как они становятся похожи, когда демоны подчиняют их себе.

Храмовник нервно рассмеялся своим неуместным мыслям. Что там? Еще одна лестница и еще один этаж? Долг храмовников — защищать магов…
 
Ни одного не осталось. Ни одного мага.
Трупы учеников. Незнакомые лица. Одержимые. Демоны. Храмовники, поддавшиеся чарам. Демон желания.

Демон желания… Обманчиво хрупкое тело лежало рядом с телами соратников, но Каллен еще слышал — отдаленно, тихо, но все-таки… «Чего ты хочешь? Ты хочешь меня?» — и желтые глаза становились синими, на лицо падали черные пряди, знакомые руки тянулись сквозь пелену дурманящего заклятья. Никогда еще не было так тяжело бороться с колдовством.

Хотелось просто сесть. Просто дышать и не двигаться, давая отдых телу.
Но есть еще один ярус. И… Солона бы не поддалась демонам. Ее не может быть среди одержимых. Не после тех Истязаний, не после наставлений Ирвинга. Солона бы не согласилась с Ульдредом. Ее не может быть среди магов крови. Не после…

«Был же Йован, — напомнил себе храмовник. — Ее друг».
Что, если он, Каллен, все-таки ошибся? Попросту поддался слабости, напрасно доверяя словам магессы?.. Есть способ узнать наверняка. Да к тому же долг…

Оторвавшись от стены, Каллен подобрал чужой щит: его собственный разбила магическая стрела. Тот колдун успел что-то прохрипеть про Ульдреда и свободу.

Тяжело двигаясь по коридору, храмовник разобрал шум. Удивился, что кто-то здесь все-таки выжил, но прибавить шаг сил уже не хватило. А потому он не распахнул дверь, а с трудом толкнул. Лицо обдало жаром, в уши врезался крик — явно не человеческий. Спустя секунду на Каллена бросился дракон. Вернее, детеныш дракона, маленький, едва достающий храмовнику до пояса. Местный зверинец, конечно, как он мог забыть… Оглушив звереныша щитом и рубанув по чешуйчатой шее, Каллен сделал еще несколько шагов.
— Сзади!
Он обернулся на голос как раз вовремя: прямо из пола поднималась огненная тварь. Демон гнева, он рывками приближался к храмовнику, а у того только и хватало сил, что держать защитную стойку.
— Каллен!
Вместе с голосом до него долетает холод и колкий снег. Мороз останавливает демона, да и самому Каллену трудно двигаться. И все же он бьет щитом в ледяную статую, вместе с новым порывом холода, идущего с другой стороны. Ледяное крошево хрустит под сапогами, на лице у Каллена иней, прикосновение стальных перчаток к коже обжигает. Он неуклюже, уронив щит, освобождает ладонь и все-таки протирает глаза.
Не показалось: у Амелл руки в крови и шрамах. В ожогах от молний или пламени… и свежих порезах.
 
Он ошибся.
Поддался слабости и демону с синими глазами.
Не кошка, не ворона, не крыса. Чудовище. Малефикар.

— Что тут у нас? — ядовитый голос, за которым чудится другой — грозный, властный, глухой. Амелл? Но Амелл молчит, опустив руки и глядя за спину храмовника.
Каллен поворачивается и видит, наконец, Ульдреда. Хочет броситься вперед, но телекинетическая ловушка смыкается вокруг него, сдавливает, пульсирует, причиняет боль.
— Любимая ученица Ирвинга, надо же, — маг улыбается и перебирает пальцами по посоху. — Признаться, раньше ты лишь выводила меня из себя… А теперь — смотрите-ка, магия крови! Что, осознала свою мощь, дитя? Поняла, какой силой владеешь?
— И ты предлагаешь свободу? — безжизненно спрашивает магесса, вставая рядом с Калленом. — Все ее предлагают, — она истерически смеется, заставляя Ульдреда хмуриться. — Свободу быть в рабстве демона. Что это, Ульдред? Гнев? Желание? Гордыня?.. Верно, гордыня… Я не поддамся, демон.
— Все вы так говорите, — в голосе уже не осталось ничего от интонаций старшего чародея. Голос заполняет пространство и давит, обрушивается мощью. — И все-таки поддаетесь… люди…

Каллен может только просить помощи у Создателя.
Безуспешно.
И, умирая в магической клетке, Каллен видит… многое.

Собственную глупую робость перед магессой, тогда еще ученицей. Сотни разговоров, не закончившихся даже прикосновением, не то что поцелуем или объятием. Ведь мог же, мог быть немного смелее! Да, запретно, но было бы не так обидно погибать.
Его охватывает отчаянье.

Ночи, заполненные снами о невозможном. Ночи с призрачными прикосновениями и шепотами, которых никогда не услышать в яви.
Его охватывает стыд.

Запертый в ловушке, в башне, кишащей демонами, лишенный защиты, он молится. Видит умирающих собратьев. Слышит крики магов. Видит, как люди становятся одержимыми.
Проходят часы, а может, дни.

Каллен закрывает глаза — там демоница, обещающая любовь, еще более постыдную, чем прежде. Солона — малефикар. Но демоница все равно вытаскивает недопустимое, невозможное желание, изводит видениями, и нет уже сил с ними бороться.
Каллен открывает глаза — там спасение. Избавление от клетки и мучительного существования. Там кто-то, кто называет себя Стражем.

— Я не сдамся, — шепчет Каллен. Вновь закрывает и открывает глаза.
Люди не исчезают. В одном из них храмовник узнает Винн.
— Мальчик совсем обессилел…
— Бедняга, — говорит рыжеволосая девушка с луком за спиной. — Его пытали… Уж я-то в этом разбираюсь. Вот, у меня есть…
— Не приближайся ко мне. Это… Это бесполезно. Эту клетку создал Ульдред, — храмовник поднимается с колен, еще не веря до конца в происходящее. — Когда он умрет, освобожусь и я.
— Где другие маги? — спрашивает Винн. — Те, которые были с Ульдредом? Где Ирвинг? — она хочет назвать еще одно имя, но осекается и поджимает губы.
— Никого не осталось. Только демоны…
Но Солона, обратившись к демонам, отказалась от предложения Ульдреда. Надолго ли? Честность требует сказать:
— Я не знаю. Я слышал крики. Может, они все мертвы или поддались искушению… Нужно остановить их. Уничтожить всех!
Винн и рыжеволосая девушка смотрят на мужчину, назвавшегося Стражем. Даже пес, поскуливая, глядит на хозяина.
— Я не могу ничего обещать, — он дергает подбородком. — Идем, нужно самим взглянуть на это.
— Да обратит на тебя свой взор Создатель, — без надежды в голосе говорит Каллен.

***

Амелл кричит, когда умирает.
Потом с ужасом понимает, что это не смерть, а лишь пытка.
Потом смеется в каменный пол, сотрясается в приступах истерики, даже не пытаясь осознать происходящее.
Потом умирает снова.

«Так вот она какая, магия крови, обращенная против тебя самой, Сол», — почти равнодушно отмечает она, пока Ульдред занят другим магом. Мысли о тайном искусстве больше не пугают, ей хочется силы, чтобы заставить Ульдреда прочувствовать то же самое, что чувствовала она. То, что сейчас чувствуют ее собратья. Ей хочется силы…
Но не хочется в рабство к демону. И желание свободы пока побеждает.

— Разве ты не хочешь власти? — вновь спрашивает Ульдред. — Свободы?
Она не в силах отвечать и уже не в силах смеяться. Неужели он не понимает? Какая тут, к демонам, свобода?

Слыша крики несчастных, Амелл думает, что ее поддерживает дух. Потому что давно уже пора умереть. Дух… Раз уж она обратилась к магии крови, то, скорее, демон.
Демон свободы.
Это смешно. Амелл трясется в новом приступе то ли боли, то ли отчаянного веселья.

Что-то шумит, Ульдред говорит с кем-то, но Солона не может повернуть голову и посмотреть. Получается, лишь когда рядом уже ведется сражение: ее подбрасывает в воздух, и что-то тянет из нее жизнь. Что-то ломает ее и подчиняет… Но заклинание прерывается чужим криком, и Солона падает обратно на пол.

Туша демона валится рядом с ней. Магесса, чувствуя нежданный прилив сил, отползает, пока незнакомцы деловито осматривают труп.
 
Она не верит в спасение, даже когда Ирвинг с трудом поднимается на ноги и, поддерживаемый Винн и закованным в броню мужчиной, начинает спускаться по лестнице. Целительница напоследок осматривает зал и приходящих в себя магов.
Взгляд останавливается на Солоне.
Винн отворачивается, но магесса прекрасно понимает, что ее ждет. Кто-то из выживших чародеев подходит к ней — Солона никак не может вспомнить имя — и протягивает пузырек с лириумным зельем.
— На, выпей, тебе здорово досталось…
Девушка вырывает флакон, вызывая нервный смешок мага, и быстро, жадно глотает светящуюся голубую жидкость. Здесь — спасение.
Словно кто-то другой мыслит за нее.
За спинами уходящих магов Амелл быстро шепчет единственное заклинание лечения, которое помнит. Хватает притупить боль от ожогов… Хватает зарастить раны и избавиться от шрамов.

— Никто из них не поддался демону, — говорит Ирвинг много позже, пообещав Серым Стражам помощь. Грегор отказался от Права Уничтожения, но спор еще не затих. — Я был там и видел, как они мучаются, но не сдаются!
— Нет! — Каллен сжимает голову ладонями и поворачивается к группе выживших. — Ты!
Дрожащая рука указывает на Солону.
— Я видел, как ты применила магию крови!

Каллен не опасен, опасна Винн. Слово храмовника, одурманенного видениями, против слова старшего чародея. И Винн говорит. Вкрадчиво, с тихим давлением, вынуждая самостоятельно признаться во всех грехах, как умеет только она.
— Ты не хочешь ничего нам рассказать, Солона?
Амелл растерянно переводит взгляд с Ирвинга на Винн, потом на Каллена и обратно и медленно закатывает рукава, показывая кожу со следами ожогов.
— Вы же там были, Первый чародей… Как же так… — Амелл свято верит в свою ложь. Умирать или становиться усмиренной по-прежнему не хочется.
«Не отказалась от Йована и от себя не откажусь», — мрачно решает магесса, и кто-то мысленно ей вторит.
— Я был там, — с видимым облегчением повторяет Ирвинг. — Мальчик, ты устал…
У Винн тяжелый взгляд, Страж переступает с ноги на ногу, явно чувствуя себя не в своей тарелке, Каллен, ошарашенный, не может произнести ни слова.

— Сол спасла нас! — через группу магов пробиваются ученики. — Сол… Наставница заморозила демона!
— И не резала себе руки, к примеру? — холодно спрашивает рыцарь-командор.
— Нет! Она так сделала, — мальчишка выставляет вперед ладони и корчит страшную рожу. — И оттуда холод! И снег!
— А потом мы бежали, — добавляет второй, хватаясь за мантию Солоны.
— Довольно! — резкий возглас взбешенной ни на шутку целительницы заставляет вздрогнуть даже рыцаря-командора.
— Ирвинг, я подтверждаю слова Каллена! Оставлять ее здесь опасно! Тем более опасно, что даже дети лгут из-за нее! — она повернулась к Солоне. — Да, ты не послушала Ульдреда, но это не отменяет того, что ты сделала! Чем мы лучше малефикаров, если прибегаем к одинаковым средствам? И своей ложью ты лишь доказываешь, как коварны маги крови!
— Может, возьмем ее с собой? — хмуро фыркает Серый Страж. — Что? Одна ведьма… А-а, ничего, простите.
— Преступникам не место с Серыми Стражами, — отрезает Винн.
Судя по лицу, Страж может и возразить, но только вздыхает и качает головой.
— Я не преступница! Я дралась с Соули, я видела, как действует магия крови, да я сама в этой крови по уши была!.. Я… Винн, неужели ты… Может… Я была перемазана кровью, когда бежала от Соули. Ее кровью! Может, ты… не так поняла?..

Солона трет лоб и размазывает по щекам слезы, трясется от ужаса, бормочет что-то, пятится, уговаривает, молится… Врет бессовестно и безбожно.
Ей верит Ирвинг и почти верит Винн. Хочет верить. Хочет, чтобы тот жест ей почудился, как и свежая рана на запястье.
Ни единому слову не верит только Каллен. Смотрит, жжет взглядом.
От этого больно, и лгать уже не так легко.
 
Но Винн, еще сомневаясь, все-таки отворачивается и вскоре уходит вместе со Стражем. Грегор и Ирвинг говорят что-то о восстановлении Круга, о тяжком бремени и суровых временах, о необходимости быть сильными…
Солона не слышит почти ничего. Напряжение отпускает ее медленно, нехотя. Разум проясняется, но накатывает усталость…

— Девочка, — голос Ирвинга вырывает ее из пустоты. Рядом остались только Первый чародей, рыцарь-командор и Каллен. — Пойдем, тебе нужно отдохнуть. Нам всем нужно отдохнуть…
— Почему ты все-таки не осталась с учениками? — спрашивает Грегор. — Почему побежала обратно?
— Хотела спасти, — равнодушно отвечает Амелл.
На этот раз честно.

***

 
Дни слипались в один бесцветный тягучий ком, не отличаясь друг от друга и не давая ответов. Башня медленно, но верно восстанавливалась. Храмовники и маги работали бок о бок, приводя в порядок спальни и залы, кабинеты и библиотеку.
Дни тянулись, а ночи выматывали сильнее дней.

Решено было, что логичнее очищать Башню, начиная с верха, и поэтому какое-то время магам приходилось спать в свежеубранном зверинце. Храмовники коротали ночи и вовсе в коридорах — по крайней мере, в первое время. Днем все дружно соскребали со стен отвратительные, непонятной природы наросты, напоминающие чьи-то внутренности, а ночью вспоминали творившийся совсем недавно хаос.

Каллен лежал на полу и думал, что в каких-то двадцати-тридцати шагах от него, за дверью спит Амелл.
Чудовище. Малефикар!
 
Но говорить себе это становилось все труднее. Ведь ночью приходили кошмары — напоминания о зверствах Ульдреда и ужасах захваченной демонами Башни, а днем Солона, тихая и очень земная, улыбалась и разговаривала о чем-то с собратьями. Она стала мягче, теплее… Сблизилась с другими магами, и неудивительно.
А значит, вряд ли она снова будет страдать от чужого презрения и прятаться по кладовкам. И уж точно ей не понадобится чье-то сочувствие.
Маг крови!

Нет, Каллен не забыл о том, что видел собственными глазами. Пожалуй, останься магесса за барьером Винн, все было бы проще. Если б он, Каллен, конечно, выжил. Увидев опасность, которую представляют из себя маги — вообще все, без исключений! — храмовник избавился бы от навязчивых и недостойных желаний. Наверняка…
Он увидел.
Но Солона его спасла.
Магией крови.
Это не увязывалось, не складывалось воедино! Это ошибка, долгий-долгий бред! Но если он, как Винн, мог убедить себя в том, что порезы ему привиделись, то вот выкинуть из головы голос Ульдреда точно не получится.

«А теперь — смотрите-ка, магия крови…»
 
Он видел, как демонам поддавались маги, которых он всегда считал самыми безобидными чародеями Круга! Он видел, как искушению поддавались храмовники!
Он видел, как с рук Амелл капала кровь. «Я не поддамся, демон».
 
В голове с детства укрепилась простая цепочка понятий: магия крови — кровавые жертвы — сделки с демонами — зло. Считаются ли «жертвой» собственные вскрытые вены? И для кого тогда ужасна такая жертва, кроме как для самого малефикара? И тогда уж в каком слове из «Я не поддамся, демон» крылось согласие на сделку?

Каллен понимал, что даже думать об этом нельзя, что с подобными вопросами приходят сомнения, а их и так слишком много.
Он забывает, он просто упускает что-то из виду, он путает понятия, у него мало знаний… Он просто выдумывает бессмысленные оправдания.
Он сходит с ума.

Чтобы собраться, чтобы дать себе шанс опомниться и вновь попытаться трезво осмыслить произошедшее, он повторяет про себя сначала молитву Создателю, а затем проповедь Джустинии Первой о малефикарах.
«Таким образом, говорю я вам, те, кто используют магию, чтобы подчинять себе умы и сердца других, преступают закон Создателя…»
 
Вот оно! Каллен широко распахивает глаза, найдя отгадку. Хотя бы ясно, отчего он вообще пытается оправдать действия Амелл. Точно! Эта глупая болезненная привязанность суть следствие какого-то ритуала, иначе и быть не может. Магия крови могущественна, Каллен убедился, что даже храмовники могут оказаться бессильны перед ней.
Все становится ясно.

Несколько дней он пьет лириума больше, чем требуется. И, когда ловит взгляд Солоны, пытается скинуть наваждение, изо всех сил старается побороть силы отвратительного ритуала, привязавшего его к ней. Борется. Молит Создателя.
Бесполезно.
 
Его странное поведение подмечает рыцарь-командор. Вызывает к себе, читает лекцию о пользе и вреде лириума и берет слово не злоупотреблять зельем.
— Ты знаешь, — говорит он. — Со временем каждый храмовник привыкает к этому веществу. Многие из нас заканчивают дни безумцами — это та плата, которую мы приносим за возможность служить Церкви. Но ты молод. Так не приближай этот печальный финал.
И добавляет, когда Каллен уже стоит в дверях:
— Я прекрасно представляю, что тебе пришлось пережить. И горжусь тем, что под моим руководством служит человек с такой сильной волей.
 
Не представляет. Ничего он не представляет.
Ведь даже Ульдреда с его кошмарами удается побороть, а малефикарша просто стоит здесь и смотрит без тени страха.
И никакие храмовничьи способности ее не берут.

***

Амелл замешкалась, оттирая последние пятна с каменного пола. Спальни магов. Оставшиеся в живых невесело шутили о том, что теперь каждый из них может занимать хоть по две-три комнаты. Даже после обвинений Винн на нее не смотрели косо. Тоже решили, что целительнице померещилось, да вдобавок Амелл так дрожала и плакала… Она и подумать раньше не могла, что сможет так убедительно играть. Представить не могла, что ей придется… Что с ней сделало желание жить! Эта мысль всегда вызывала улыбку. Она справилась. Она выжила. И даже вдруг перестала быть изгоем.

Солона не заметила, как осталась одна. Остальные перебрались в соседние комнаты с тряпками, совками и швабрами наперевес, а она, стоя на коленях, все терла это клятое пятно и пыталась выковырять из щелей между плитами запекшуюся кровь. Ей же здесь еще жить!
Или?..

Девушка села, разогнув спину. Пережитое было ужасно, да, но «было». Она столкнулась с реальной угрозой и доказала, что может сражаться. Сейчас в Башне полно дел, и пару месяцев ей точно будет чем заняться, но потом… Мор не выдумка, и Ирвинг обещал Серым Стражам помощь, и она, Солона Амелл, уже не ученик, чтобы отсиживаться в Башне. Но Мор казался чем-то невероятно далеким — сейчас, когда ей еще мыть и мыть полы, возвращая Башню в привычное состояние.
 
К тому же оставался Каллен.
Амелл не сомневалась в том, кто именно прошел в спальню две секунды назад, ступая тяжелыми латными сапогами по плитам. Скрипнула, закрываясь, дверь. Магесса поднялась на ноги и обернулась.
Он один знал правду. И какой же у него измученный вид! Солона замечала это и раньше — сухие воспаленные глаза, бледная кожа, слишком резкие движения, но сейчас, наедине, очень велико было желание подойти, обнять, успокоить, вспомнить молитвы и проповеди… Хотелось стать святой, потому что только святую храмовник может спокойно любить.

— Мне нужны ответы, Амелл.
Никого рядом нет. Никто не услышит.
— Ты и сам все видел.
Этого слишком мало. Каллен смотрит, напряженно хмурясь: будь он магом, Солона бы решила, что пытается колдовать, но безуспешно.
— Каллен, — она все-таки не выдерживает и подходит, трогает пальцами его лоб, сначала осторожно, потом уверенно. Проводит ладонью по щеке и останавливается, мучительно соображая, стоит ли продолжать.
— Оставь меня в покое, Амелл, — шепчет храмовник и обхватывает ладонями ее лицо. На секунду магесса пугается. Такими руками и в таких перчатках можно и шею свернуть, и череп раскроить. — Просто оставь меня в покое, ведьма, — и в следующий миг уже тянется к губам, целует крепко и жадно.
Амелл отвечает, вцепившись в короткие волосы на затылке, отчаянно жалея о дурацких холодных храмовничьих доспехах.
— Хватит этой муки, — Каллен говорит настолько серьезно, что сомнений не остается — свихнулся. Окончательно. — Прекрати… ритуал. Разорви эту связь.
Магесса медленно отстраняется, отступает на шаг, руки в латных перчатках на несколько секунд замирают в пустоте. Трет ладони, ей холодно. Это не человек, это ходячий доспех, ледяной, словно только из-под заклятья заморозки.
— Ты же годами на меня заглядывался, — прямо и абсолютно бесстрастно говорит Амелл, пожимает плечами. — Заикался, краснел… Что, тоже магия крови? Веришь или нет, храмовник, а я никогда раньше…
— Хватит. Хватит врать, — все с той же серьезностью прерывает ее Каллен.
— Никогда раньше ее не применяла, — Амелл качает головой. — Изучала, конечно. Не думала, что придется, но все-таки не зря же в Башне хранятся запретные книги.
Это спокойное признание оглушает так же надежно, как удар щитом. Словно не он сам только что просил магессу не врать.
— Магии крови не научишься, полоснув себя ножиком по руке, — продолжает ведьма. — Я не собиралась ее применять. И Йован не собирался. Однако же он боялся усмирения, я — смерти. И вот…
«Опять этот проклятый Йован», — приходит очень простая мысль. Упоминание о беглеце его по-прежнему злит, и эта злость не имеет никакого отношения ни к магии, ни к крови.
— Где вы хранили…
Он не договаривает, сам отвечает на вопрос. Кладовая!
— Я уничтожила книги, как только сумела до них добраться, — спокойный голос догоняет его у дверей. И, помедлив, Амелл спрашивает:
— И что, найди ты их, обвинил бы меня? Снова?
Спокойно, ровно, ни намека на обиду.
— Конечно, долг. Я понимаю, — сама отвечает.

Каллен не видит лица и не хочет оборачиваться, тянет на себя дверь, уходит. И вдвойне тяжелее от того, что Солона — она действительно понимает. Не пытается спорить и разубеждать, придумывать объяснения и просить прощения. Потому что видит Создатель — и, проклятье, наверняка видит Солона, — он бы поддался. Возненавидел бы ведьму и себя, но поддался бы.
Он не знает, чего желает сильнее — ненавидеть или забыть.

***

 
За следующие месяцы Серый Страж, спасший Башню, напоминал о себе еще дважды. Второй раз не представлял из себя ничего выдающегося: он просто переговорил о чем-то с Годвином — магом, просидевшим все восстание в шкафу, и рассказал Первому чародею о гномке, желающей изучать теорию магии. Гномка Дагна, к слову, оказалась милейшим существом да к тому же всеми силами старалась помогать Башне.
 
А вот первый визит Стража… Тогда он ворвался, перепугав учеников, прямо в кабинет, где вел лекцию сам Первый чародей, и с ходу потребовал «магов и лириума». Ошарашенный Ирвинг все же заставил взвинченного героя сесть и рассказать, что случилось. Оказалось, маги и лириум нужны не самому Стражу, а сыну эрла Редклифа, захваченному демоном. Помогать отправился сам Ирвинг, два старших чародея и Солона — она все еще оставалась его любимицей.
Так Амелл впервые увидела мир за стенами Башни.
 
Не помышляя ранее о побеге, вернее, понимая его бессмысленность, Солона вдруг поняла, что как никогда хочет свободы. Не бегать от храмовников, а просто иметь возможность спокойно путешествовать. Она знала: старшим чародеям дарована эта привилегия, и иногда они даже могут брать с собой младших магов. Здравый смысл подсказывал ждать и все силы отдавать Кругу, выслуживаться, чтобы как можно скорее принять новые посох и мантию. Демон говорил: «Беги».

Глупо было отнекиваться теперь. С восстания Ульдреда Солона никогда не оставалась одна.
Во время короткого перехода до Редклифа ночью в лагере демон говорил с ней. Он восхищался миром. О, с каким восторгом он смотрел через ее глаза! Отмечал каждую мелочь, каждый листик и травинку, каждый камешек на пути, рвался дальше, подгонял, стремился увидеть и охватить все, чего ему не хватало в Тени.
Солона не боялась его. Она боялась встречи с Винн.

Целительница пришла в замок эрла вместе со Стражем. Вероятно, она и подсказала ему выход: вместо убийства одержимого мальчика отправить в Тень мага. Амелл старательно прятала взгляд и помогала в подготовке ритуала. Она ожидала, что в Тень пойдет Винн, однако отправилась другая магесса — тоже спутница Серого Стража. Не требовалось быть великим разумником, чтобы понять: эта довольно откровенно одетая девушка, желтоглазая, со странной манерой речи — отступница. Однако та же Винн не торопилась ее сдавать.
 
Так или иначе, а назвавшаяся Морриган вернулась из Тени невредимой, победив демона. Мальчишка очнулся, и все вроде бы пришло в норму, но во дворе ведьма внезапно остановила собравшихся магов и, не смущаясь, отвела Солону в сторону.
— Интересно мне, — с довольной усмешкой начала она, — а все ли маги Круга так легко сдаются созданиям из Тени? За Завесой я видела многое… Мальчишку, открывшего путь демону желания. Духа веры, что печется так над нашей благостной старушкой… И дружка твоего, что рвется на свободу, — ее улыбка стала шире. — Ну? Что скажешь мне, магесса Круга? Знает ли твой наставник, Первый чародей, о духе, что вселился в ученицу?
— Духе? — Солона поддернула рукав и взглянула на свое запястье, потерла кожу. — Так это дух…
— А ты глупее, чем я думала, — прищурилась колдунья. — И все же ты маг крови… Ты демона ждала, ведь так? Знаком мне этот жест, — она кивнула на ее руки. — Его храмовникам ты не показывай.
— Спасибо, — выдавила Солона. — Я думала, ты…
— Я не сижу на поводке у Церкви, как ты могла заметить, — не без самодовольства отозвалась Морриган. — А когда твои друзья спросят, о чем мы тут говорили, ты расскажи им сказку о малефикаре, ужасном отравителе, что сбежал из тюрьмы… — она сделала многозначительную паузу. — Сбежал совершенно непостижимым образом. Его имя было Йован. Он беглец из Круга, как сам сказал.
— Йован? — осипшим голосом переспросила Амелл.
— А-а, так точным был расчет, — она тихо рассмеялась, и от этого смеха Солону пробил озноб. — Кому как не одержимому знаться с малефикаром?.. Леди Изольда наняла отступника для обучения сынка, а Логейн подговорил его же отравить эрла взамен на мирное возвращение в Круг. Глупец, — Морриган недовольно нахмурилась. — Возвращаться в эту клетку… Йован раскаивался, если тебе интересно, — она пожала плечами, — и рвался все исправить, хоть это и грозило ему смертью. Мы решили, что выгнать его будет лучше, чем потом смотреть на казнь… И если я не ошибаюсь, то и тебе, магесса, не понравилась бы смерть Йована. А потому ты, верно, скроешь его имя, когда передавать станешь наш разговор учителю.
— Конечно, — кивнула Солона. — Он был мне другом. Лучшим другом.
— На простую разумность надеялась я. Отступник на свободе может пригодиться и тебе, одержимая, если решишься бежать… Но дружба, или что вы так зовете, тоже подойдет.
Разговор был окончен, и Амелл вернулась к магам. И рассказала о сговоре Логейна с неизвестным малефикаром.
 
А еще, так получилось, внезапно открыла для себя правду о Винн. Дух веры, «что печется так над нашей благостной старушкой», надо же… На какое-то короткое время Амелл взбесила эта двуличность старой целительницы. Одержимым быть, значит, нормально, а использовать магию крови, чтоб вытащить учеников из кошмара, — нет?! Потом отпустило. Плевать, в конце концов, никто, кроме Морриган, об этом не знает, а узнает — даже можно будет обратиться к Винн, не боясь обвинений в кровавых ритуалах.
 
По возвращению в Башню Солона высказала самое искреннее желание сконцентрироваться на духовном целительстве, которое до того старательно обходила, больше занимаясь магией стихий.

***

Каллен уверен был, что в Круг вернутся не все маги. И думал об этом с самыми смешанными чувствами.

Если раньше храмовник перечитывал Песню Света, молитвы, проповеди и церковные книги, когда чувствовал, что его вера под ударом, то теперь с пугающей одержимостью искал сведения о малефикарах. И эти сведения удручали. Взять хотя бы тот факт, что восстание под предводительством Ульдреда было далеко не первым подобным случаем. Магом крови мог оказаться любой, абсолютно любой волшебник. Каллен требовал уничтожить все книги о запретных знаниях, которые находились в Башне, навлекая на себя гнев Ирвинга. Каллен стал нетерпимее к уцелевшим, не скрывая своих подозрений. Маги, которые раньше могли весело поздороваться с ним, столкнувшись в коридоре, теперь предпочитали обходить храмовника стороной. Даже братья по ордену несколько раз пытались намекнуть, что Каллен в своем рвении перегибает палку. Последней каплей стало то, что он сорвался на учеников Амелл, подошедших к нему с каким-то простым вопросом. Вспомнил о заступничестве мальчишек, пригрозил всеми карами за укрывательство малефикара… Самому потом было стыдно. Рыцарь-командор после созерцания двух ревущих сорванцов начал говорить о переводе Каллена в другой Круг. И тем больше бесило, что единственная магесса, в чьем преступлении он уверен полностью, по-прежнему является ему во снах.
 
То время без Амелл стало передышкой, благословением… И самыми тоскливыми днями, проведенными в башне. Он боялся. Он отчаянно боялся, что Амелл сбежит, раз подвернулась такая возможность. Боялся, что маг крови окажется на свободе. Боялся, что ее поймают и убьют. Боялся, что другие храмовники выполнят свой долг. И вновь он что-то упускал.
 
Но магесса вернулась, и все время, что она не проводила с учениками, посвящала собственному образованию. По крайней мере, из библиотеки не вылезала днями.
 
И все же Солона по-прежнему не забывала о своем убежище.
Два месяца. Два долгих месяца. Она училась, он смотрел. Как раньше.

Стоя у двери в кладовую, Каллен мог забыть. Мог забыть на несколько минут об Ульдреде и демонах, о магии крови и одержимых. Мог представить, что время остановилось там, в прошлом, когда еще даже Йован не осуществил свой побег. Потому что Солона вела себя ровно так, как месяцы назад. Разглядывала облака, читала… Когда повернула голову в его сторону и улыбнулась, храмовник не мог сдержать злости. От той теплой, мягкой улыбки не осталось и следа: теперь Солона ухмылялась — криво и насмешливо. «Привет, Каллен! Что, снова попытаешься обвинить меня в жестоких ритуалах?»

Что, ведьма, отберешь у меня единственное светлое воспоминание о тебе?! Кулак в латной перчатке с силой врезается в стену, хоть Солона и молчит. Боль отрезвляет.
— Каллен, — сползает с подоконника, подходит и заводит в комнату. Надо бы вырваться, но храмовник идет, как привязанный.
Она стаскивает перчатку и роняет на пол, внимательно разглядывает ссадины и сбитые костяшки пальцев. Не в первый раз он вымещает гнев на ни в чем не повинных камнях. В прикрытых глазах ярко-голубые, как лириум, отблески, ладони мягко сияют, залечивая раны. На какой-то миг Каллен чувствует себя здоровым, в том числе и душевно. Как в прошлом. Но только на миг. Ничего уже не будет прежним. Никогда.
 
И началось все, если вдуматься, даже не с Ульдреда. С Йована. С Йована, после побега которого храмовник решил вернуть к жизни подавленную магессу.
«Долг храмовников — защищать магов. „Помогать магам” — такого пункта в ваших храмовничьих уставах вроде бы нет. Но сегодня ты мне помог, спасибо», — вспоминает Каллен. Вспоминает… Вот то, что он упустил в своей одержимости магами крови.
«Долг храмовников — защищать магов».
Он и вправду сошел с ума, раз смог это забыть.
 
И пока он подбирает слова, пока с трудом прикидывает, что и как тут нужно сказать, начинает говорить Солона.
— Я знаю, что многое изменилось. Я никогда не откажусь от сделанного. Могу только сказать, что вряд ли применю снова те знания. Теперь мне, ты видишь, важнее другие силы…
Смотрит вниз, и ухмылка не насмешливая, как ему казалось, а печальная и усталая. Она тоже устала. От всего этого. От их немыслимой связи.
— Но мы ведь можем… разговаривать? Не как раньше, конечно… Заново. Как-то иначе.
В висках стучит так, что он не сразу разбирает слова. И спрашивает с хрипом, с трудом подчиняя собственный голос.
— А тебе это важно? Тебе этого и вправду не хватает?
— Очень, — на выдохе признается Амелл, мертвой хваткой сжимая его руку. — Очень! Я ведь могла сбежать, Каллен! На обратном пути я…
 
Они сидят прямо на полу. Говорят. Заново.
Каллен говорит о мире. Мире, который видел все же чаще магессы. Она слушает, ловит каждое слово с интересом даже большим, чем он мог ожидать. Амелл говорит о духах Тени, которые помогают ей лечить раны. С восторгом рассказывает о Редклифе и своих впечатлениях от первого путешествия. И за каждым ее словом бьется, бьется одно: свобода.
— Не знаю… Я впервые такое чувствовала, Каллен. Пойми правильно, я не собираюсь сбегать, но там, там целый мир, огромный! Настолько красивый и совершенный, что…

Амелл говорит. Амелл целует — осторожно и легко, почти невесомо, опасаясь отказа. И мигом меняется, стоит только обнять ее крепче и повалить на спину: прижимается всем телом, закусывает губы, чтобы сдержать стон.

Старая кладовая забита хламом. И дверь не заперта. И Создатель наверняка в ярости. Но все равно.
 
И объяснить это можно очень просто — впервые все действительно просто. Мор. Маги собираются в Редклифе, готовясь к битве с Архидемоном. А значит, Солоне предстоит отправиться на войну.
«Это глупо, глупо, — думает Каллен. — Как храмовникам защищать магов, если именно маги станут биться с порождениями тьмы?»
Но именно поэтому поддается соблазну, впервые размышляя о слишком земных причинах своей больной страсти.
Просто, может, он больше никогда не увидит Амелл.
Скорее всего, не увидит, если вспомнить ее слова.

***

Весть о победе над Мором лишь немного опережает выживших магов.

Каллен смотрит почти безучастно. Узнает, что Круг потерял двух чародеев, слышит их имена. Считает — на деле не хватает троих. Амелл, разумеется, среди вернувшихся нет. И пусть. Так гораздо легче.
 
Он в последний раз просит разговора с рыцарем-командором и пытается предостеречь того: в опасности, рядом с порождениями тьмы, сколько магов могли повернуться к запретным учениям?.. Бесполезно.
Да и приказ о его переводе в Киркволл давно подписан.

Магесса возвращается через неделю, пугая его больше всех демонов и кары Создателя. Он думает, что снова во власти темных снов и скоро очнется в ловушке Ульдреда.
Но нет, она не пропадает. Все так же стоит в его комнате. И одна совместная ночь перестает быть воспоминанием — самым лучшим и ценным, а становится грехом и предательством, нарушением устава и обетов. Невозможностью, недопустимостью.

Слова даются с трудом, и сам Каллен не может понять, что говорит. Какой-то бред, несуразный, бессвязный бред, в котором, тем не менее, чаще звучит не «я не могу», а «я уезжаю».
— Ну да, конечно. Я понимаю, долг. Действительно понимает. Всегда понимала.

Каллен останавливает ее у двери, сжимает плечи. Не целует; склонив голову, прижимается лбом ко лбу. Сглатывая ком в горле, шепчет:
— У тебя ведь тоже теперь есть твоя свобода. Разве это плохо?
Наслаждается последней, воистину чистой близостью.
— Да, есть, — в ее голосе нет печали, и это радует, радует невообразимо. Радоваться из-за того, что любимая женщина не будет грустить без него… Такая связь не может быть греховной. — И раз теперь я вольна покидать Башню… может, мы встретимся снова.

Каллен вспоминает, как говорил давно, очень давно, до Ульдреда и до Йована, заикаясь, краснея: «Ты… приходи поговорить со мной… В любое время, когда захочешь».
Слишком много всего произошло. «Как раньше» уже не случится. Он это понимает.
— Ты… пиши мне, Сол. Когда захочешь.