Правда о войне

 

— … и тогда погас золотой свет, словно исходивший от всенародно любимого короля. Погасло сияние веры в победу, окутывавшее его, придававшее сил его солдатам. Мерзкая тварь отшвырнула его изломанное тело в сторону и зарычала…

— Варрик, ты потрясающий рассказчик, но эти романтические сказочки о великих битвах уже несколько надоели. — Нора облокачивается о стойку, почти перегнувшись через нее.

— Чего ты хочешь от меня, солнышко? Людям нравятся рассказы о сражениях. И они хотят слушать не нудное перечисление количества солдат, военной техники и тактических решений. Люди хотят, чтобы история была интересной. Да и ты сама, как мне казалось, всегда с удовольствием слушала мои байки.

— Просто ты, как и большинство рассказчиков и менестрелей, которых я слышала, как-то все преувеличиваешь. А ведь там были многие из тех, кто толчется тут, в Висельнике. Никогда не поверю, что ты их не расспрашивал. Ты из кого угодно вытянешь всю подноготную.

— Вы преувеличиваете мои скромные таланты, миледи. Принесите-ка мне еще эля. Что-то в горле пересохло…

Варрик принимает из рук Норы кружку с высокой шапкой плотной пены и делает большой глоток.

— Правду ей подавай, — ворчит он себе под нос, задумчиво глядя в кружку. Он и правда знает многих, кто был там. Он и правда знает многое о том, что там было…

*** 

Записавшись в армию, Карвер полон радужных надежд. Он, едва вступивший на этот путь, в мыслях уже видит себя знаменитым полководцем, героем, которого прославляют менестрели. Как тейрн Логейн — герой Дейна. Он точно знает, что сможет этого добиться.

Карверу восемнадцать, и честолюбивые его мечты подкреплены крепкими мускулами, ловкостью и быстротой, отличным умением обращаться с мечом. Он впервые в жизни полностью верит в себя. Знает, что сможет чего-то достичь самостоятельно.

Лагерь встречает его и прочих новобранцев многоголосым шумом, настойчивым запахом ладана, песнопениями сестер, просящих Создателя оборонить воинов перед лицом страшной опасности. Карвер восхищенно крутит головой из стороны в сторону, жадно впитывая окружающую атмосферу возбуждения перед боем. «Третья рота, под командованием капитана Варэла», — говорит ему седоусый ветеран, распределяющий новобранцев, и добавляет: «Удачи, сынок. Она тебе понадобится». Карвер передергивает плечами. Он уверен в своих силах. Однако благодарит и отправляется искать капитана Варэла. 

В первом бою их рота расположена на левом фланге. Когда накатывает первая волна тварей, Карвера едва не сбивает с ног гнилостной вонью, исходящей от порождений тьмы. Однако он собирается с духом и кидается вперед, рубя мечом уродливых чудищ, непонятно зачем выползших из темных подземных туннелей, возбуждение битвы захлестывает его с головой. Наискось срубая корявый череп очередного гарлока, он скалит зубы и грозно рычит, не хуже самих темных созданий. Смертоносный танец длится, кажется, несколько часов, но Карвер не чувствует усталости. И когда битва заканчивается — он оглядывается и радостно отмечает, что вокруг него валяются десятки изрубленных уродливых туш, истекающих черной кровью. И зрелище это наполняет его гордостью. Он нашел свой путь. 

Тем же вечером, у костра, однополчане подбадривают его, дружески хлопают по спине, говорят: «Молодец, парень». Говорят: «С такими бойцами мы победим». Чувствуя себя героем с большой буквы «Г», со всех больших букв, подгоняемый алкоголем в крови, Карвер отправляется шататься по лагерю. Издалека любуется роскошным шатром короля, по большой дуге обходит лагерь магов — дома и своих хватало досыта, подсаживается к костру Серых Стражей, не отказываясь от предложенной кружечки, и долго болтает с их новобранцем — светловолосым парнем по имени Алистер. Тот, между делом, говорит, что Стражи предвидят новое нашествие тварей. Карвер презрительно фыркает.

— Перебили этих, перебьем и новых. Пусть только сунутся, — уверенно заявляет он и, путаясь в слегка заплетающихся ногах, направляется в сторону расположения их роты. 

Проходя мимо палатки интенданта, Карвер подмигивает рыженькой эльфийке, надраивающей песком слегка тронутый ржавчиной нагрудник. 

— Я могу помочь, хочешь? — со всей доступной ему вежливостью осведомляется он, присаживаясь рядом с ней.

Эльфийка хихикает, опускает ресницы, бросает из-под них заинтересованные взгляды. Карвер берет ее крошечную ладонь, на фоне которой его собственная кажется огромной лапищей, и увлекает в ближайшие кусты. Хрупкая элфийская красотка гладит его лицо прохладными пальчиками, покрывает его губы, щеки, шею, быстрыми, дробными поцелуями — словно птичка клюет, запускает руки под котту, трется об него дерзко торчащими сосками, позволяет опрокинуть ее на спину… 

В ту ночь Карвер абсолютно счастлив…

*** 

Авелин невольно хмурится, проходя по лагерю. Лагерь охвачен эйфорией от побед, все кругом пропитано радостным возбуждением. Преподобные сестры возносят хвалу Создателю, их голоса, сплетаясь, скользят над пирующим лагерем, разнося по округе Песнь Света. Солдаты и офицеры — все основательно нетрезвые, поют фривольные песни, рассказывают похабные анекдоты, хвастаются друг перед другом количеством убитых врагов, отчаянно преувеличивая. Авелин не нравится эта излишняя бравада. Война еще не закончена. Она чувствует, что впереди их ждут более серьезные сражения и расслабляться пока слишком рано. Однако кто она такая, если сам король велел выкатить бочки с элем, чтобы отпраздновать очередную победу над порождениями тьмы и толкнул речь, смысл которой сводился к нехитрой мысли: «Бойцы, мы надерем им всем зад». «Самонадеянный глупец», — проносится в ее голове мимолетная мысль, которую она немедленно гонит прочь, поскольку нехорошо так думать о короле, которому присягала. Кайлан — прекрасный король: добрый, щедрый, справедливый, милосердный. И ее долг, как солдата, сделать все, чтобы надежды короля оправдались. Авелин тяжело вздыхает, оглядываясь туда, где сияет и переливается огнями королевский шатер и продолжает свой путь.

— Эй, красотка, ты чего такая хмурая? — чьи-то руки хватают ее за талию и тащат к ближайшему костру. — Хочешь, я тебя развеселю?

Здоровенный детина ухмыляется, хочет еще что-то сказать, но Авелин не дает ему такой возможности. Ее крепкий кулак сворачивает набок скулу наглеца. Тот падает как подкошенный.

— Держи себя в руках, боец, — возмущенно шипит она и замечает, как стоящий неподалеку парень восхищенно пялится на нее.

— Ты откуда?

— Третья рота, — отвечает он, тараща ярко-голубые глаза из-под черной челки. — Здорово вы его приложили!

— Оттащи-ка его в шатер. 

Она разворачивается и, кипя от возмущения, отправляется дальше. Проходя мимо наспех приделанных ворот, открывающих проход в Дикие Земли, она замечает отряд разведчиков. По их лицам Авелин понимает, что грядет новое сражение… 

Ночью, лежа на скрипящей, продавленной походной койке, она бесцельно шарит отсутствующим взглядом по провисающему пологу палатки. Она думает о Уэсли, признается сама себе, что быть солдатом для нее более привычно и удобно, нежели быть женой. Здесь, среди копоти, грязи, ядреного запаха пота и крови, она чувствует себя на своем месте. Она исполняет свой долг, она делает то, что умеет — с оружием защищает от врага страну и ее жителей, в том числе защищает и своего мужа, который несет службу в Ордене. Здесь ее не мучает ощущение, что она совершает ошибку, обманывает кого-то, особенно если этот «кто-то» — хороший, добрый, порядочный человек, который искренне ее любит. «Люблю ли я его?» — задумывается Авелин и отвечает на свой же вопрос: «Да, люблю». «Почему тогда мне хочется, чтобы война продлилась подольше?», — всплывает предательская мысль, заставляющая щеки покрываться румянцем стыда. 

Так и не придумав ответа на этот вопрос, Авелин засыпает под какофонию голосов пирующих в лагере…

*** 

Хмурое утро приносит головную боль и сухость во рту. Карвер заставляет себя подняться с койки, почти наощупь находит бадейку с водой и залпом выхлебывает два ковшика подряд. В голове проясняется, он почти пинками выгоняет себя на улицу и, не одеваясь, в одних подштанниках, бегает вокруг шатра, подтягивается на ветке ближайшего дерева, отжимается и приседает. Физические упражнения разгоняют кровь, заставляют улетучиться мутную тяжесть в голове. Плеснув на себя холодной воды из лошадиной поилки, Карвер уже собирается пойти одеваться, когда замечает рыжий блик в кустах справа. Давешняя эльфийка — помощница интенданта, смотрит на него жадным, восхищенным взглядом. Карвер внутренне усмехается — он не собирался производить впечатление ни на кого, однако, кажется, произвел. Да еще какое.

Элфийская цыпочка, чьего имени он не помнит, подходит вплотную, клюет в губы быстрым неловким поцелуем, гладит по плечу, смахивая капли воды. Ее ресницы трепещут, а во взгляде плещется желание. Она сует ему в руку камешек на ленте. Говорит: «Это долийский талисман. Моя бабушка была долийка. Он защитит тебя. Постарайся не погибнуть там, ладно?». Карвер стискивает ее в объятиях — крепко, чуть ли не до хруста тоненьких ребер, и обещает: «Я вернусь, не бойся». Она уходит, постоянно оглядываясь, и глядя ей вслед, Карвер вспоминает как она шептала той ночью: «Лесса. Меня зовут Лесса». Карвер улыбается ей в спину…

Ближе к вечеру лагерь взбудоражен, словно пчелиный рой. Все носятся с обезумевшими глазами, срочно проверяют снаряжение и доспехи. Ходят слухи, что сегодня будет жаркая битва — вроде бы твари подтянули главные силы. Карвер дрожит от предвкушения, мозг захлестывает азарт. Кажется — не только ладони, даже меч чешется от возбуждения. К моменту, когда их рота занимает уже привычную позицию на левом фланге — Карвер хочет только одного: напоить свое оружие кровью. Он сжимает рукоять и словно срастается с мечом, становясь единым целым — смертоносным существом с острой сталью вместо рук…

*** 

Авелин стоит в первом ряду. Мозг спокойно, привычно анализирует ситуацию: лучники, воины пепла со своими мабари, пехота, конница, маги — все на своих местах, нервно втягивают ноздрями воздух, ждут сигнала к атаке. Словно огромный, тысячеглазый, тысячерукий монстр, расставивший ловушку на другого, не менее опасного монстра, раскрывший пасть, полную острых зубов-копий, готовый в любой момент рвануться вперед.

Авелин вглядывается в туман. Далеко впереди, у кромки леса, мелькают огоньки, слышится приглушенный гул, временами порывы ветра доносят смрад, исходящий от тварей. Огоньки начинают приближаться. Время тянется, словно струйка густого меда. Слегка повернув голову влево, Авелин видит сияние золотых доспехов короля. Достойный король дерется вместе со своими солдатами — кто бы там что ни говорил. И присутствие Кайлана на поле боя, в авангарде, наполняет сердца людей верой в победу. Над головами заунывно несется Песнь Света — то жрицы просят Создателя: «Помоги, защити, охрани, дай сил детям твоим». Авелин передергивает плечами, наваждение спадает, золотой свет меркнет, уходит из поля зрения — она спокойна и сосредоточена. Она ждет, наблюдая приближающиеся от леса огоньки — твари готовятся атаковать…

«Лучники» — звучит команда, и из-за спины Авелин тысячи огненных стрел прочерчивают в воздухе дымный след. Туман словно расступается, по ушам бьет многоголосый рев гибнущих порождений тьмы. Бесшумными тенями скользят вперед псы, скаля огромные клыки, утробным рыком соперничая с самими тварями. Впереди, словно шевелится огромный сгусток ночного неба — черного, расцвеченного сполохами огня, как падающими звездами. Авелин перестает осознавать значение слышимых ею слов. Она воспринимает команды интуитивно, каким-то особым чувством опытного воина, позволяющим не терять времени на осознание приказа. Она слышит команду, удобно обхватывает рукоять меча, опускает забрало и бежит вперед, мысленно просчитывая обстановку, готовясь к смертельной пляске…

*** 

Удар, замах, снова удар, отшатнуться от одного клинка, нырнуть под другой и погрузить лезвие в податливую плоть — Карвер не думает ни о чем, кроме битвы, он не замечает времени, не знает, как долго он уже рубит, колет, разбивает лица рукоятью. Ему кажется, что это длится вечно, и вечность у него впереди. Сердце колотится в висках, кровь из пары легких порезов сочится, размывая дорожки в черной слизистой крови тварей, которой покрыт его доспех. Давно улетучился веселый азарт, осталась только обыденность — бей, коли, руби, уворачивайся. Тысячу раз он это сделал, и тысячу раз нужно повторить. Атака все не захлебывается. Тварей все больше — они лезут и лезут, словно сами мечтают наткнуться грудью на его меч, забрызгать его своей вонючей кровью. Смрад лезет в ноздри, но Карвер не замечает его. Не замечает ничего, кроме врагов впереди. Ни того как падали, сраженные черными стрелами, его однополчане, как захлебнулся собственной кровью из раскроенного горла здоровяк из их роты, еще вчера пытавшийся затащить в кусты рыжую бабенку в доспехах лейтенанта; ни того, что он, Карвер, сам ранен — пусть и легко; ни того, что он на добрых полмили углубился в ряды противника, вгрызся словно червяк в спелый плод, оставляя за собой широкую, исходящую паром от вывалившихся кишок, дорожку изрубленных чудищ. Он не останавливается даже тогда, когда маяк на башне взрывается истерически ярким огнем, посылая в небо огненный столб, словно пытаясь призвать Создателя на помощь детям его. Он продолжает сосредоточенно орудовать мечом, стремясь уничтожить как можно больше кошмарных тварей, словно от него одного зависит исход сегодняшней битвы.

Увлеченный боем он не замечает — откуда прилетает болт, воткнувшийся в сочленение доспеха. Не прерываясь он выдергивает досадную, мешающую мелочь, даже не чувствуя боли, ощутив лишь на мгновение как бок заливает горячим. Но становится труднее дышать, тяжелее делается оружие, доспех вдруг начинает давить на плечи, мутнеет в глазах. Карвер описывает мечом широкую дугу, одним ударом разрубая надвое сразу трех противников, когда что-то тяжелое врезается в его затылок. В гулкой пустоте, сменившей вдруг какофонию из лязга оружия и доспехов, криков боли и ярости, Карвер пытается обернуться, но в прорези его шлема вдруг оказываются звезды в черном небе, а потом сверху, загораживая эту прекрасную картину, валится разрубленная туша, смрад резко бьет по ноздрям, заставляя помутиться сознание.

«Мама, прости» — думает Карвер, проваливаясь в бездонную черноту…

*** 

Когда маяк вспыхивает, озаряя поле боя дрожащим оранжевым светом, Авелин, по-прежнему сосредоточенная, чувствует, как в сердце разгорается надежда. Надежда на то, что они одержат победу. Она вопит и усиливает натиск. Ее бойцы держатся рядом, их отряд тяжелым катком утюжит правый фланг, сминая врага, втаптывая в жирную, черную грязь остагарского поля изрубленные и исколотые трупы. Срубая очередной уродливый череп, Авелин напряженно ждет, когда с флангов ударят отряды подкрепления. Она словно уже слышит звук рогов, трубящих наступление и многоголосый вопль солдат. Но секунды сливаются в минуты, минуты сплетаются, тянутся, словно нить с прялки, и ничего не происходит. Только все новые и новые волны порождений накатывают на редеющие ряды армии людей. Сдерживать натиск становится все труднее. Все реже прочерчивают в небе огненный след стрелы. Не слышно рычания боевых псов. Лишь крики боли и ужаса окружают ее. 

Улучив мгновение, Авелин оглядывается и с холодной обреченностью понимает — помощь не придет. Не затрубят рога, не развернутся стяги. Их бросили.

Отчаяние пытается пробраться в сердце, но она не дает ему проникнуть. Двойная битва вдвойне тяжелее, но Авелин держится. Ее щит все так же крушит черепа, ее меч все так же рубит тварей на части. Ее бойцы падают один за другим, но Авелин держится, стараясь не думать о том — что будет, если она останется единственной, стоящей на ногах, из огромной армии, в окружении тысяч мерзких тварей.

Боковым зрением она замечает как мимо нее, туда где посреди битвы сияет золотой доспех, проносится огромная серая туша. «Огр», — думает Авелин и изо всех сил бежит туда, ощущая, как сердце сжимается от нехорошего предчувствия. Она почти успевает. До возможности одним прыжком запрыгнуть на спину чудовищу и вонзить меч между ребер, достав до сердца, остается всего каких-то пара шагов, когда ее нога проваливается, и Авелин падает, падает, падает в гулкую темноту, успев подумать о Уэсли за миг до того, как земля ударяет ее по ногам, а шлем врезается во что-то твердое. Перед глазами на мгновение вспыхивают разноцветные искры, а потом все гаснет…

*** 

Боль. Боль заполняет все вокруг. Пульсирует в висках, разливается тяжелым маревом по всему телу. Карвер пытается вздохнуть, но что-то мешает — давит на грудь, на ноги. Внезапно вернувшееся сознание заставляет действовать. Карвер извивается змеей, крутится, пытаясь освободиться от давящей тяжести. Наконец ему удается освободить одну ногу. Толкаясь изо всех сил, он ползет, сам не зная куда, выползает из под гнета и, наконец, по глазам бьет серый свет пасмурного утра. Карвер делает глубокий вдох и боль тут же, словно проснувшись вместе с ним, заставляет его свернуться в клубок, скручивает мышцы, затуманивает разум. Карвер едва удерживается, чтобы не заорать во весь голос, но в следующее мгновение забывает об этом, потому что взбудораженное болью нутро выворачивается наизнанку. Он едва не захлебывается собственной желчью, успев содрать шлем и повернуть голову набок. Вонючая слизь затекает под щеку, забивает смрад мертвечины. Слегка отдышавшись, Карвер продолжает извиваться и, наконец, освобождается, ошалело глядя на трупы тварей, из-под которых он выполз, Карвер повторно сгибается, подчиняясь судороге, сводящей все внутри, исторгая еще одну порцию желчи. 

Он утирает лицо рукавом поддоспешника — благо наручи куда-то пропали, и пытается встать. На такое, казалось бы, простое действие уходит огромное количество времени и почти все оставшиеся силы. Воткнув в землю самый большой из валявшихся рядом мечей, Карвер опирается на его эфес, словно на костыль, чтобы не упасть, и оглядывается. 

Вокруг царит смерть. Вороны пируют на трупах, в изобилии валяющихся по всему огромному полю. Густой дух мертвечины накрывает тяжелой волной. Звенящая тишина заставляет кожу покрыться холодным потом. Карвер сжимает зубы и делает один шаг. Потом, спустя несколько минут — второй. Мало-помалу его тело вновь подчиняется ему, хоть и не до конца. Левая рука словно онемела, ноги подгибаются, в голове гудит, но он упорно идет вперед, затравленно озираясь, понимая, что в любой момент откуда-нибудь могут выскочить гнусные твари.

«Выжить», — пульсирует в его мозгу единственная мысль. — «Выжить во что бы то ни стало». Он сдирает с себя помятый, истерзанный доспех — становится легче дышать и двигаться, хотя бок по-прежнему отзывается острой болью при неосторожном движении. В остальное время боль тупо пульсирует в голове.

Пробираясь через бывший лагерь, Карвер, понимая как сильно рискует, все-таки останавливается на несколько бесконечных мгновений, заметив разрубленное надвое тело рыженькой эльфийки. Ее глаза невидяще смотрят в серое небо. «Лесса. Меня зовут Лесса» проскальзывает мимолетное воспоминание — неужели это было совсем недавно? Карверу кажется, что прошла сотня лет или около того. Он с трудом наклоняется и закрывает ее глаза. Лицо Лессы теперь кажется спокойным, почти безмятежным. Сделав еще пару шагов, Карвер натыкается на обезглавленное тело интенданта. Не очень хорошо осознавая, что делает, он снимает с мертвеца штаны и рубаху из добротного, дорогого полотна и отползает в тень у стены. Там он сдирает с себя пропитанный кровью и рвотой поддоспешник и натягивает трофейную одежду. Рубаха оказывается тесна в рукавах — их приходится оторвать.

«Я дезертир и мародер», — мелькает мимолетная мысль, но тут же исчезает, испаряется, сменяясь той единственной, что помогает ему держаться: «Выжить»…

*** 

Авелин долго пытается понять, как ей удалось выбраться из ямы, в которую она провалилась. Она помнит, как пришла в себя и обнаружила, что ее тело обвито паутиной, а неподалеку сидит громадный паук, пялясь на жертву немигающими глазами. Следующее воспоминание уже о том кошмаре, который открылся ей, едва ее голова показалась над краем ямы. Ее едва не стошнило от густой мерзкой вони, почти сбивающей с ног, но она все-таки выбралась.

Авелин трясет от холода, в голове гудит, во рту пересохло, словно с похмелья. Но она не осмеливается напиться из встреченной лужи — мало ли, что там в воде. Сжав зубы, она заставляет себя думать о том, что ей делать дальше, раз уж она осталась жива. После длительных раздумий ее озаряет — «Уэсли». Она должна вернуться к мужу. Чего бы это ни стоило. 

Авелин подбирает первый попавшийся более-менее подходящий меч и, не найдя подходящего целого щита, продолжает путь. Ее доспех измят и причиняет боль при ходьбе. Руки дрожат, как у пяницы, а перед глазами пляшут зеленые круги. Но она упрямо идет вперед, почти не глядя по сторонам. Словно каким-то потусторонним шестым чувством ощущая безопасную дорогу. Она отмахивается от настойчиво лезущего в уши счастливого карканья пирующих воронов и передергивает плечами всякий раз, когда стаи черных птиц взмывают, потревоженные ее шагами. 

Спустя несколько часов, а может быть столетий, Авелин выходит на дорогу, похожую на королевский тракт. Стараясь держаться поодаль, она долго бредет, пока не достигает сожженного хутора. Обгоревшие тела хозяев и их детей валяются на пороге, но они не волнуют Авелин. Она замечает колодец, из последних сил поднимает тяжелое ведро и выпивает залпом чуть ли не половину. Вода чистая, свежая и холодная настолько, что сводит зубы — Авелин думает, что в жизни не пила ничего вкуснее. Силы прибывают, и она шагает дальше, упрямо сжимая губы, думая о Уэсли… 

К вечеру, когда она уже подумывает о том — где устроиться на ночлег, на дороге впереди показывается путник. Явно вооруженный. Авелин ныряет в ближайшие кусты и ждет затаив дыхание. Дождавшись, когда он подойдет на расстояние прыжка, Авелин поудобнее перехватывает меч и встает в полный рост.

— Эй ты! — Ее голос грозен, рука не дрожит, если путник попытается напасть — она встретит его сталью.

— Авелин? Авелин, это ты? О, хвала Создателю. — Голос кажется ей знакомым, она прищуривается и внимательно вглядывается в лицо, скрытое сумерками.

— Авелин, это же я!

Знакомые интонации возвращают к реальности, заставляют вспомнить все, что важно.

— Уэсли, — выдыхает она…

*** 

Кружка давно опустела. Варрик все вглядывается в ее дно, словно пытаясь разглядеть там мускулистого парня в рубахе без рукавов, окольными тропами пробирающегося домой. Или молодую женщину, обмякшую в беспамятстве в объятиях своего мужа. Но он видит только дно кружки. Он поднимает взгляд и пристально, серьезно смотрит на Нору.

— Не надо тебе знать правду, солнышко, — осторожно говорит он. — Правда о войне это грязь, кровь, пот и блевотина. Это распоротые животы и вывалившиеся кишки. Это раскроенные черепа и разрубленные тела. Поверь мне, если бы ты знала правду — ты бы не стремилась ее узнать…