Завернутый в простыню, как в тогу, Логейн Мак Тир сверкал глазами и требовал прекратить этот фарс. И не думающая прикрываться обнаженная Морриган сидела на кровати, скрестив руки на груди, и вещала, сверкая глазами, словно авварская жрица, надышавшаяся ядовитыми парами полыньи: «Мужчина этот холоден, как льдина, то испытанье духа — зачать от него сына». Зевран беззвучно хохотал, забравшись с ногами в оббитое вытертой гобеленовой тканью кресло и повторял, что это все было бы безумно смешно, если бы не было так печально — но он просит себя извинить, ведь все равно не может не смеяться. К чести Зеврана следует добавить, что он не только потешался над происходящим, но и вызвался помочь Морриган и Логейну советом (да и не только советом, а еще и самым деятельным участием), но Риордан вовремя встал в дверях и не пустил его в спальню, где вершилась судьба Ферелдена. Риордан справедливо полагал, что в присутствии Зеврана Логейн, без особого удовольствия раз за разом возвращавшийся в спальню к Морриган, откажется даже пытаться.
— Почему мы ничего не можем сделать по-человечески? — голос Элиссы звенел под сводами родового замка Герринов, словно трубный глас, возвещающий Конец Времен. Неожиданная суматошность Стражей, превратившая древний ритуал в площадную комедию, выводила ее из себя.
— Может быть, тебе стоит вмешаться? — тут же предложил Зевран, чувствуя, что настроение их предводительницы меняется не в лучшую сторону. Его слова прозвучали шутливо, но долгий взгляд, брошенный на Элиссу, походил на предложение. — Или подменить Морриган на ее скорбном ложе, раз уж она так устала?
— Что? — изумилась Элисса. — В своем ли ты уме, эльф? Ради твоего же блага я надеюсь, что сказанное не больше, чем твое обычное пустословие.
Мабари ткнулся ей носом под колено, и Элисса потрепала его по холке, отчего пес довольно засопел, позвякивая ошейником.
— Почему же? — Зевран подпер указательным пальцем щеку, ногтем большого почесывая подбородок. — Но разве ты не пригожее, чем болотная ведьма, и разве у тебя не выходит все, за что бы ты ни взялась?
— При хайеверском дворе льстецов хватало, и они были поискуснее тебя, — Элисса на Зеврана даже не посмотрела. Она казалась полностью увлеченной игрой с мабари, ластившимся к ней, словно щенок. Боевой пес лег на спину, подставляя брюшко, и когда Элисса принялась его чесать, заворчал от удовольствия.
— Логейн смотрит на тебя, — негромко продолжил Зевран. — Создатель, как он на тебя смотрит. Словно готов разорвать на куски или задушить голыми руками, выдавить твои прекрасные глаза, сломать шею или же умереть у тебя на коленях, испустив последний сладострастный вздох прямо в твои шиповниковые губы.
— Чушь не пори. И место свое знай, — грубо оборвала его Элисса. — Я оставила Логейна в живых на Собрании земель и настояла на посвящении в Стражи не из милосердия — из мести. Он требовал, чтобы я дала ему благородную смерть от меча, но я оставила ему жизнь, полную позора. Герой Дейна стал Волком Остагара! Логейн Мак Тир ненавидит меня. И я ненавижу его не меньше, — с вызовом добавила она.
— Логейн Мак Тир, — вкрадчиво начал Зевран, — ненавидит орлесианцев, ненавидит Стражей, ненавидит Кайлана Тейрина, ненавидит Мэрика и собственную дочь, отрекшуюся от него перед баннами, и эрла Эамона, не поддержавшего его восстание, ненавидит тебя за то, что ты не сгинула в пучине Мора и войны, а пуще всех, сдается мне, он ненавидит себя. Но с тобой, тейрна, не все так просто. Может быть, Логейн не так уж тебя и ненавидит, если вызвался войти к Морриган и, зачав ребенка, спасти тебе жизнь?
— Последнее, во что я поверю, это в благородство предателя, — Элисса дернула губой, отчего взгляду Зеврана предстал сколотый клык и немного кривоватые, но белые и изумительно здоровые зубы — большая редкость на юге Тедаса.
Зевран подпер щеку кулаком и, заплетя ногу за ногу, стал смотреть, как Элисса размашистыми движениями чешет широкую грудь мабари, юлившего перед ней на полу, тем самым выражая бесконечный восторг перед своей повелительницей.
— Воистину ты приручаешь лютейших из зверей, и те служат тебе с любовью и верностью сторожевых псов, — отметил Зевран. — А что до Логейна, то я слышал краем уха — и как бы не от Лелианы, — что ваши семьи были дружны, и тейрн Кусланд приходился тейрну Логейну и эрлу Хоу другом…
— Рендон Хоу мертв, его голова насажена на пику и торчит над крепостной стеной, словно гнилая тыква. Глаза его давно уж выклевали вороны, — с мрачным удовлетворением сказала Элисса, проигнорировав замечание Зеврана, что «особенно постарался один Антиванский Ворон». — А ты лучше бы меньше сплетни собирал и больше о деле думал.
— Я думаю о деле, — возразил Зевран. Он откинулся в кресле и не без изящества запустил пальцы в выгоревшие на солнце волосы. — Я вижу, что у Логейна ничего не выходит с Морриган, и не выйдет. Он смотрит на нее погасшими глазами и вздрагивает, морщась, когда она берет его за член… простите за подробности, тейрна, но так оно и есть. Дело не в том, что дочь — как вы ее называете, Флемет? — нехороша. А в том, что, возможно, это просто не тот женский типаж, который может разжечь в жилах Логейна так необходимый нам пожар.
— Мне не нужен пожар, — досадливо поморщилась Элисса, — мне просто нужно…
— …чтобы он выполнил свои мужские обязанности, — закончил за нее Зевран. — Но насколько это вообще возможно в его возрасте — ты ведь согласишься со мной, что Мак Тир уже далеко не мальчик? — накануне последней битвы, решающей судьбу страны, лечь с женщиной, которая мало привлекла бы его и в более благоприятных условиях, и успешно оросить ее пашню, своим, э, дождиком?
— Хватит словесных выкрутасов, я с детства их ненавижу, — поморщилась Элисса. — Называй вещи своими именами: не бойся, не покраснею и в обморок не упаду. Или ты думаешь, что я и правда «дева Хайевера», как меня уже успели окрестить в Денериме?
— Как бы то ни было, — продолжил Зевран, кивая на портрет молодой женщины в кирасе, держащей в руках шлем с зеленым плюмажем, — у меня есть не только что сказать, но и что спросить. Мой первый вопрос: кто она?
— Это Роуэн Геррин, сестра эрла Эамона, покойная королева Ферелдена, жена короля Мэрика и мать короля Кайлана.
— И что, правду говорят, что на руку и сердце прекрасной Роуэн Геррин претендовал не только молодой король, но и его побратим? — Зевран тонко улыбнулся.
— Может, правду, а может, и нет, — Элисса с деланным равнодушием пожала плечами. — Это случилось много лет тому назад, когда орлесианцы захватили власть. Кто теперь знает, что там на самом деле было: может быть, Логейн Мак Тир и любил Роуэн Геррин, а может быть, это просто барды всякого понапридумывали.
— О! Понимаю. А говорил ли тебе кто-нибудь, леди Кусланд, что ты похожа на покойную королеву Геррин, как сестра, как дочь, как отражение в зеркале? Ваши семьи случайно не состояли в родстве?
— Кусланды — одна из старейших семей Ферелдена, — Элисса начала говорить с оттенком гордости, но очень скоро ею завладела меланхолия, словно она потеряла интерес и к разговору, и к нападкам на Зеврана. — Герринов тоже не вчера эрлингом пожаловали. Возможно, что и так. Но я не вижу особого сходства в наших чертах: если бы оно и правда было, мне бы о нем все уши прожужжали с самого детства.
— Дело даже не в чертах, — Зевран начал объяснять с нежностью, тщательно, как неразумному ребенку, — а в вашей общей схожести. Две женщины, обе носившие кирасу, обе — эти черты характера леди Роуэн заметны даже на ее портрете — храбрые, решительные и не боящиеся замарать руки. Обе страстные, искренние, способные на сильную любовь; быть может, даже на любовь к мужчине, который ее не заслуживает…
— Зачем ты говоришь мне все это? — оборвала его Элисса, сверкнув глазами.
— Затем, что не только Логейн Мак Тир смотрит на тебя. Иногда я замечаю, что и ты смотришь на него. Я, конечно, не Логейн и не могу с совершенной точностью сказать, что творится у него в голове, но у меня есть глаза, и я вижу, что происходит. Если хочешь жить, хочешь, чтобы ритуал свершился, демон-дракон пал, а ты осталась в живых — иди и отдайся Логейну, Элисса Кусланд. Подумай, прежде чем возражать: другого шанса у тебя не будет.
— Неужели, — тихо спросила Элисса, — это так бросается в глаза?
— Больше, чем ты думаешь, — Зевран посмотрел на нее долгим и неожиданно печальным взглядом. — Или только мне так кажется, потому что я слишком много думаю об этом.
Элисса Кусланд медленно поднялась из кресла, стаскивая с безымянного пальца, казалось, намертво вросший в него перстень, который она не снимала в течение последних нескольких месяцев с самого своего бегства из Хайевера и путешествия в Остагар. Когда ей наконец удалось не столько стащить его, сколько скрутить, она протянула перстень Зеврану.
— Возьми. Просто возьми его и держи язык за зубами о том, что произойдет этим вечером. Хотя… твой план был бы безупречен, — нахмурилась Элисса, сжав перстень в кулаке. — Но есть еще и Морриган. Только она может провести ритуал, а она слишком сильно хочет ребенка с душой древнего бога.
— Леди Кусланд, — Зевран посмотрел ей в глаза. — Морриган нужен ребенок, впитавший душу демона-дракона. Насколько ей важно, чей это ребенок, если в конце концов она все равно его получит?
— Уж не знаю, — покачала головой Элисса, — но собираюсь выяснить, — она вложила Зеврану в руку перстень. — Бери, бери же наконец! Я дважды предлагать не стану.
— Я не брал подачек раньше, не возьму и теперь, — Зевран было напрягся, но тут же расслабленно повел плечами, всем своим видом показывая, что ни в коем случае ей не перечит — просто шутит.
— Это перстень моей матери, — сказала Элисса глухо. — Это не драгоценная безделушка, а самая дорогая для меня вещь — единственное, что у меня осталось на память о семье, и сейчас я отдаю ее тебе — бери и не смей отказываться от чести. Никогда еще перстень Хайевера не носил не Кусланд.
— Оставь его себе, — попросил Зевран. — Я понимаю, насколько велика оказанная мне честь, но не думаю, что достоин, да и не думаю, что так уж в ней нуждаюсь.
Элисса сжала его плечо:
— Ты дал мне самый бесстыдный и низменный совет в моей жизни, — сказала она твердо. — Совет, который, возможно, спасет мне жизнь — спасет жизни всем нам. И если ты не хочешь принять этот перстень, прими хотя бы мою бесконечную благодарность,
— Или, что еще лучше, поцелуй, — Зевран дернул уголком рта.
— Что?
— Ничего. Иди, леди Кусланд, и поспеши, пока отвергнутая Морриган в досаде не убила твоего тейрна.
***
Стемнело. Слуги плотно задернули шторы, погасили свечи, потушили огонь в камине, и теперь Элисса и Морриган стояли под дверью спальни, где в темноте, не озаренный ни единым отблеском свечного или очажного пламени, молчаливый и угрюмый, ждал Логейн, опальный тейрн и новоиспеченный Страж.
Морриган, отдавая дань приличиям, по требованию Элиссы завернулась в тонкое шерстяное покрывало, не скрывавшее вытянутых, словно у куницы, очертаний ее худощавого, гибкого тела с узкими бедрами, впалым животом, острой маленькой грудью и длинными, костлявыми ногами. Но стоило только слугам выйти, как Морриган опустила покрывало до талии, завязав его узлом на животе варварским подобием юбки. Соски у нее были плоские, коричневые, а кожа ярко-белая, как лунный свет: значительно белее, чем у Элиссы, загоревшей за месяцы жизни в лесном лагере, а ведь когда-то с белизной кожи Элиссы Кусланд не могли соперничать даже старкхевенские красавицы.
— Почему к нему должна войти ты? — спросила Морриган низким, грудным голосом, так похожим на голос ее матери. Порой Элисса спрашивала себя, действительно ли Флемет преследовала те цели, о которых говорила, или ее планы вмещали в себя еще планы, больше планов, чем Стражи могли вообразить?
— Потому что у тебя ничего не вышло, — резко ответила Элисса. В отличие от Морриган, ее наготу скрывала вышитая ночная сорочка, поверх которой Элисса накинула серо-голубой стражеский плащ, выцветший за время службы сначала Алистеру, а потом и ей самой. Она не знала, где скитается последний из Тейринов, но верила, что, когда придет время, Алистер вернется; от одной мысли о том, что на престол сядет Анора, у Элиссы начиналась головная боль.
— Ребенок мне обещан был, — когда Элисса, не обращая внимание на ее слова, попыталась открыть дверь в спальню, Морриган с неожиданной силой схватила ее за запястье. Элисса напрягла руку:
— Мое слово крепко. Ты получишь дитя, но упаси Создатель говорить, что именно ты собираешься с ним делать. Пусть эта тайна останется на твоей совести, ведьма, я и так слишком во многом иду тебе навстречу.
— Я не просто получу ребенка, но и выношу его, — Морриган сузила глаза, в которых полыхнуло зеленое колдовское пламя. — Или, может быть, мне сказать тейрну, что обещалась войти к нему одна, но другая ее место заняла? Посмотрим, как он нас тогда рассудит.
— Тише, он услышит, — шикнула на нее Элисса. — Что ты орешь? Хочешь, чтобы он и правда обо всем узнал, и мы обе остались ни с чем?
— Сейчас он не слышит ничего, — заверила ее Морриган, — стены замковые толсты, а к толщине их колдовство надежности прибавит. Морок я навела: ни слова не услышит тот, кто милосердие твое проклинает во тьме. Но если самовольно ты отнять обещанное хочешь у меня…
— Послушай, ведьма, — Элисса с неприязнью скинула руку Морриган со своего запястья, — не все ли тебе равно, кто понесет от Логейна? Ты не можешь заставить его тебя захотеть: это правда.
— Но почему ты думаешь, что тебя он захочет больше? — Морриган приподняла бровь. — Ту, что отняла у него страну, ту, что дочь его в высокой башне заперла и малоумного бастарда мечтает посадить на трон. Или же… или же есть что-то, чего не знаю я. То страсть, — Морриган прикрыла глаза: ее веки подрагивали, словно перед ней стремительно проносились картины прошлого, — к женщине, в объятья отданной земле, и…
— Хватит, — Элисса схватила ее за плечи. — Просто хватит, и все. Какая тебе разница, кто выносит ребенка? Мы обе точно знаем одно: это будет совсем особенный ребенок, именно такой, какой тебе и нужен. Ты заберешь его и исчезнешь, никто не станет вас искать. А я… Я Серый Страж. Если даже и выживу, кто позволит мне объявить бастарда своим наследником? Нет больше замка, в котором его могли бы воспитать. Он будет расти, не зная своих отца и матери, не зная, кто он, в стенах вейсхауптской крепости, вместе с внебрачными детьми других Стражей. Что за судьба его ждет — унылое детство на опустошенных Мором равнинах, скверна и смерть на Глубинных тропах — жалкая участь для наследника тейрнира Хайевер! Так не лучше ли мне отдать его тебе? Ты хотя бы сможешь о нем позаботиться… или, по крайней мере, недрогнувшей рукой оборвешь его жизнь и избавишь от лишних страданий.
— Вот как ты заговорила, — усмехнулась Морриган. — Теперь ведьма болотная, дочь Флемет нечестивой, полезна тебе стала? Но мне ведомо больше, чем ты представить себе можешь, тебе молить бы меня следовало, о снисхождении просить…
— Кусланды не просят. Но я больше не Кусланд, я Страж, и я прошу, — Элисса бросила быстрый взгляд через плечо на портрет Роуэн Геррин, смотревший на нее с горечью и укором, как будто бы знавший, что за сделку Элисса Кусланд заключает со своей совестью. — Ты получишь ребенка, я получу жизнь. Все, что я обещала, и даже больше: золото, серебро, магические книги из библиотеки Круга — выбирай, и получишь что захочешь. Только обещай молчать о том, что случится сегодня.
Морриган повернулась к Элиссе спиной и, обхватив себя руками, неспешно прошлась по маленькой зале, поглядывая по сторонам, словно в раздумьях. Покрывало сползло у нее с бедер и теперь волочилось по полу, словно шлейф. Ни одна знатная дама не выступала с таким же надменным достоинством, как Морриган, полуголая дикарка с болот, ловившая лягушек и искавшая в грязи коренья, чтобы из них варить колдовские зелья.
— Я сохраню твою тайну, — проронила Морриган, остановившись, и бросила на Элиссу исполненный власти взгляд. — Но если нарушишь слово и попытаешься оставить дитя, пеняй на себя, тейрна.
— Мы говорим о ребенке так уверенно, как о деле уже свершившемся, — испытав мгновенную робость, Элисса подперла дверь спиной. — Но я Страж значительно дольше, чем Логейн. Вдруг он возьмет меня, а я не смогу понести?
Морриган медленно, криво усмехнулась:
— И только подумала ты, что делила шкуру неубитого медведя?
— Только не говори, что ты уже обо всем позаботилась, — огрызнулась Элисса, поджав замерзшую ступню. От каменных плит пола, не покрытых ни ковром, ни звериной шкурой, тянуло замогильным холодом.
Морриган покачала головой:
— Нет смысла в препирательствах, коль можно то узнать наверняка.
— Если это возможно — делай, — приказала Элисса, выпрямившись. — Возможно, это наша — моя — последняя надежда.
Морриган приблизилась к ней и села на корточки, задрав рубашку Элиссы и плащ. Холодные, тонкие пальцы, проталкивавшиеся внутрь, порождали не самые приятные ощущения: Элиссу не оставляло чувство, как будто бы в ее лоно пытается пробраться паук. Морриган на что-то надавила, отчего Элисса почувствовала ноющую боль внизу живота, одновременно понимая, что по ногам потекли тонкие струйки.
— Какого… — воскликнула она, но, вопреки своим ожиданиям, не обмочилась: спазм был коротким, и подтекло совсем немного, однако достаточно, чтобы пальцы и ладонь Морриган заблестели от влаги. Она медленно их облизала, причмокивая, и наконец вынесла свой вердикт:
— Немного времени осталось у тебя, но понести еще ты в силах.
— Сколько именно — немного? — спросила Элисса, сглотнув.
— Седмица или две, — Морриган подняла на нее снова изменившие цвет глаза; на этот раз они были янтарно-желтыми, с вертикальными кошачьими зрачками. Она поднялась с колен и вытерла руки о бедра, холодно заключив:
— Одного ребенка ты выносить еще сможешь. Возможно, роды трудными окажутся: своим путем дитя не выйдет, придется чрево разрезать, чтоб путь ему облегчить. Ты словно дерево, пригожее снаружи, но в труху источенное внутри, лет десять Стражем проживешь — и то удачей назову.
— Я знаю, — Элисса расстегнула брошь, скалывающую плащ, и бросила его на пол. Толкнув дверь, она вошла в спальню, глубоко вздохнув, словно перед прыжком в воду.
Спальня, натопленная за день, остывала, отдавая жар спертому воздуху. В темноте очертания кровати с когда-то белым, а теперь грязно-серым балдахином смутно напоминали снежную гору. Элисса наскоро подтерлась подолом и, стянув сорочку через голову, бросила ее куда-то в сторону. Она на ощупь побрела к кровати, спотыкаясь в темноте и старательно шаркая, нащупывая пальцами ног щербатые плиты древнего пола.
— Вернулась, ведьма? — окликнул ее Логейн, лежавший на кровати. Элисса не столько видела его, сколько догадывалась по звуку голоса, исходившему из-под пыльного полога. К явственному недовольству и безграничной усталости, звучавшим в словах Логейна, примешивалась смутная тоска, и от этой тоски в сердце Элиссы словно снова и снова проворачивался невидимый кинжал. Наконец, добравшись до кровати, она поставила колено на матрас и села на самый его край, поджав под себя ногу. Кровать слабо скрипнула.
— Что молчишь? Приступай. Если что получится, конечно, — буркнул Логейн.
Элисса не ответила: она вытянула руку вперед и провела кончиками пальцев по его голому, волосатому бедру. Должно быть, Логейну казалось, что по его коже бегают нахальные рыжие муравьи, которых так долго не могли вывести из кладовых Башни Бдения и которые вечно норовили заполонить собой любой десерт. Ей хотелось спросить, что Логейн чувствовал, когда его дружок Хоу рассказывал, как удачно сжег Хайевер — никого в живых не осталось; почему, увидев Элиссу в толпе защитников Остагара, Логейна отвел взгляд — с каких пор он заделался трусом? — но так и не нарушила молчание.
У него оказались холодные ноги. Холодные ноги Героя Дейна, между которых запрятано спасение Элиссы Кусланд. Элисса и рассмеялась бы, но не могла издать ни звука, чтобы не выдать себя. Мошонка Логейна на ощупь оказалась вялой и скучной, а член больше напоминал жидкую сосиску, кое-как слепленную вороватым мясником. Логейн Мак Тир был немногим младше ее отца. Элиссу спросила себя: посватайся он к ней тогда, после Амарантайна, пришлось бы ей так же мучиться на брачном ложе?
Элисса Кусланд ошибалась: прежней любви в ней не осталась и следа, только безбрежное, словно тусклое северное море, отвращение, заполнившее ее от края до края. Логейн Мак Тир больше не был человеком, которого она полюбила; человеческого в нем не осталось почти ничего. Теперь он напоминал заброшенную гробницу, в которой и статуи, и скорбь по безвременно покинувшим этот мир покрылась толстым слоем пыли, паутины и грязи.
— Что не удалось ведьме, то решила закончить тейрна? — вдруг спросил Логейн.
Элисса от его слов вспыхнула, словно четырнадцатилетняя девчонка: жарко, смущенно. Она и забыла, что может так краснеть; что он может заставить ее так покраснеть одним лишь словом, одной небрежно брошенной фразой. Что за колдовской властью он обладает над ней? Она уже и не любит, но все равно задыхается, стоит только услышать его голос.
— Ты думала, старик выжил из ума и не отличит одной женщины от другой? — продолжал он. — Или что в темноте не суть важно, в чью щель пристраивать свое хозяйство, если пристраивается оно ради высшего блага — ради победы Стражей?
Она отдернула руку, сжав кулак и царапнув ногтями по внутренней стороне ладони. Боль отрезвляла, и вскоре к Элиссе снова вернулась способность связно изъясняться.
— Не ради победы Стражей, но ради победы над Мором. Ради жизни и против смерти, против скверны, против того, чтобы Ферелден превратился в печальные серые равнины, полные умертвий и порождений тьмы. Но ты оказался умнее, чем я думала, и догадался. А раз догадался, то теперь что? — спросила она хрипловато. — Или ждешь, что я убегу, словно стыдливая девица?
— Стыдливые девицы не забираются голышом в спальни, чтобы там совокупляться во славу демонов Желания, или кого там твоя ведьма решила призвать на наши головы, — отрезал Логейн. Когда глаза Элиссы привыкли к темноте, она начала смутно различать очертания его тела, широкую бледную грудь, размытым пятном маячившую среди подушек. — Смотрю, ты не слишком изменилась за эти годы. Все такая же бесстыдная и упрямая.
— Если ритуал не будет завершен, кто-то из нас умрет, — напомнила Элисса. — Я здесь не ради того, чтобы потешить свои бесстыдство и упрямство, а ради цели более серьезной и более высокой. У тебя с Морриган ничего не вышло. Что оставалось мне, кроме как взять все в свои руки? — последние слова прозвучали так, словно она пыталась оправдаться.
— Это уже неважно.
— Важно, — возразила Элисса. — Ты отнял у меня все, что я любила. А я отдала Стражам все, что имела, лишь бы, забыв и о чести, и о мести, принести свою жизнь на алтарь этой последней победы — победы над нашим общим врагом.
— Уходи, — Логейн спустил ноги на пол, босые ступни шлепнули о камень, — и позови свою ведьму. Ночь не старше тебя: до рассвета еще есть время. Мы можем снова попытаться.
— Нет, — Элисса помолчала, собираясь с мыслями. — Я не была полностью честна с собой, да и с тобой, впрочем, тоже: никто в этом замке не знает правды, но я все-таки тебе ее расскажу. Я впервые увидела тебя в Амарантайне, когда ты въехал во двор Башни Бдения на… Странно, я ведь уже даже не помню масть твоего коня, хотя тогда мне казалось это очень важным. Да и будь он вороным или снежно-белым, каурым или рыжим, разве это смогло бы хоть что-то изменить? Вечером того же дня я сказала, что, когда вырасту, стану твоей женой. Я была глупой девчонкой, избалованной и самоуверенной и всеми силами пыталась обратить на себя твое внимание, но так и не дождалась от тебя ни единого ласкового взгляда, ни единого слова… Правда, однажды мне показалось, что почти получилось, но ты оставил меня так же, как оставил бедного Кайлана при Остагаре.
— Что ты от меня хочешь? — глухо спросил Логейн. — Ты добилась, чего хотела. Мое имя навсегда останется запятнанным предательством. Никто не вспоминает Героя Дейна, в спину мне летят комья грязи и выкрики: «Волк Остагара!» Моя дочь закончит свои дни в заключении, мои союзники мертвы или отреклись от меня, я опозорен и насильно посвящен в Стражи — какой новой пытке ты хочешь меня подвергнуть, мукам совести?
— Нет, вовсе нет, — Элисса Кусланд пожала плечами. — Я просто хочу, чтобы ты знал, что казался мне самым красивым мужчиной на свете. Как сказочный Черный Рыцарь или даже во много раз прекраснее и благороднее, чем он. Только я была слепа, наивная девчонка, а ты оказался такой же жалкой, никчемной крысой, как Рендон Хоу, — Элисса выговаривала оскорбления скучным, монотонным голосом. В свои двадцать три года она чувствовала себя древней и полной сумрачных воспоминаний о прошлом, словно старейшие кварталы Орзаммара, наводненные призраками и видениями множества смертей.
— А если я сейчас сдавлю твою тонкую шейку и сломаю ее? — тихо спросил Логейн, схватив Элиссу за запястья и начиная несильно их выкручивать, словно предлагая почувствовать силу, еще сохранившуюся в его исхудавших за время заточения руках.
— Тогда живым из Редклифа ты не уйдешь, — бесстрашно ответила она. — Я Страж, значит, уже наполовину мертвец. Я не боюсь. Или мне напомнить тебе, как Хоу сжег Хайевер, убил моих невестку и племянника, зарубил отца и мать, перевешал слуг, как его солдаты, порезвившись со служанками, насаживали их головы на копья?
Логейн молчал, но Элисса не ждала слов раскаяния: не такой он был человек. Опустошенность стала единственной ее наградой, ведь все это ни к чему не вело и не заканчивалось ничем: сделанного не воротишь, а мертвых не воскресишь. Элисса попыталась встать, но Логейн ее удержал.
— Мне больно, — резко бросила она. — Если ты сию же секунду меня не отпустишь, я сделаю тебе еще больнее.
— Я не давал Рендону приказа нападать, — сказал Логейн. — Можешь верить, а можешь и не верить: мое слово сейчас недорого стоит, но к чему мне врать? Снисхождения я не жду. Все, что Хоу сделал, он сделал самовольно, сводя счеты за старинные обиды.
— А в Остагаре ты тоже решил счеты свести? — с вызовом спросила Элисса.
— Ты многого не знаешь.
— Не знаю? Я видела письма Кайлана к императрице, — прошептала Элисса. — Я знаю, почему ты отступил. Знаю, чего добивался. Я могла бы тебя понять. Но мой дом лежит в руинах, последним пристанищем моих отца и матери стало пепелище, а мой брат потерял жену и сына…
Логейн, не дожидаясь, пока Элисса договорит, притянул ее к себе и поцеловал: крепко, сильно, неловко. Целоваться он не умел. Натаниэль Хоу в четырнадцать неполных лет целовал и нежнее, и слаще, но Элисса все равно обхватила его руками, прижалась к нему всем телом, словно в поисках защиты от снедавшей ее тоски, а потом легла — торопливо, готовно. Логейн тут же накрыл ее своим телом, все же не всем весом, словно опасаясь раздавить. В ласках он был так же безыскусен, как в поцелуях, но плоть его оставалась безучастной к ее прикосновениям.
— Судьба Ферелдена зависит от твоего хозяйства, — грустно пошутила Элисса. — Это ли не ирония?
Охватившая их лихорадочная, болезненная страсть быстро отступила, уступая место обыденности. От волос Логейна Мак Тира пахло салом, и Элисса подумала о том, что и сама не слишком часто мылась в последние дни: купание в ледяном ручье для Стражей-беглецов и то стало роскошью.
— Но ты все равно получила, что хотела, — напомнил Логейн. Он перебирал ее груди, и Элисса с нетерпением ждала, когда он спустится ниже, но передвинуть его руку почему-то все не решалась; рядом с ним ее всегда охватывала необыкновенная робость, возможно, родственная той, что испытывал перед самой Элиссой Натаниэль Хоу.
— А ты не получил?
— Нет, — Логейн принудил Элисса раздвинуть ноги и стал деловито устраиваться между них. Его член немного набух, но так и не встал, и сейчас Логейн пытался войти в нее, может быть, в надежде, что так тот быстрее отвердеет, и они наконец-то смогут закончить начатое.
— Я тоже не получила, — Элисса почувствовала отвращение к происходящему, к равнодушно ласкающему ее мужчине, к остывающей спальне, к раскрывшемуся обману и жалким своим мечтам. — Я хотела лечь с героем, а легла с предателем.
— Да что ты вообще понимаешь!.. — снова зарычал Логейн.
— Только то, что ты не больше, чем ворчливый старик, неспособный даже удовлетворить женщину, — Элисса Кусланд оттолкнула его и спрыгнула с кровати. Она торопливо подошла к узким оконцам-бойницам, проклятию старинного зодчества, отдернула тяжелые портьеры и, чтобы успокоиться, попыталась вообразить себе пейзаж, раскинувшийся за толстыми редклифскими стенами. Она могла бы наслаждаться им лунной ночью, стоя на крепостной стене и вдыхая сладковато-соленый озерный воздух, отдающий лежалой рыбой и киснущей на солнце тиной: эти непритязательные запахи никогда не вызывали у Элиссы отторжения, напротив, ее охватывало радостное волнение, ведь именно они напоминали ей об Амарантайне времен ее детства, когда мечты еще были хрустальны и прекрасны, а смерть и предательство еще не собрали свой скорбный урожай.
Над холмами, чьи склоны сбегали к озеру Каленхад, словно спины коней, спешащих на водопой, верно, уже взошла луна. Белая и щербатая, она похожа на серебряный поднос, с которым служительницы Андрасте собирают подаяние, которым кающиеся пытаются купить отпущение грехов. Крохотные лодчонки — там, внизу, у городской пристани — лепятся друг к другу в масляно-черной воде, окруженные паутиной прогнивших деревянных подмостков, на которых для просушки разложены рыбацкие сети.
— Правду говорят, что я на нее похожа? — спросила Элисса, не оборачиваясь.
— Да, — Логейну не было нужды уточнять, он знал, о ком Элисса говорит, и осознание правоты Зеврана резануло ее, словно нож.
— Поэтому ты меня полюбил? — продолжала расспрашивать Элисса. Ей казалось, что ее сердце облеклось в неуязвимый доспех из долга и чести, но, даже укрытое броней, оно оставалось слабым, словно билось в груди ничтожнейшей из жен. — Потому что я была на нее похожа. Но ты медлил, ты останавливал себя, понимая, что я — не она. Мои молодость и красота, верил ты, однажды увянут, а сходство характеров — что ж, случается и такое. Ты никогда не поддавался соблазну поверить, что Роуэн Геррин воскресла в теле Элиссы Кусланд с одним лишь желанием — любить тебя в новой жизни так, как не смогла в предыдущей. Для тебя Роуэн Геррин мертва. Но ты ведь желал ее, верно? Может быть, если ты желал ее, ты сможешь пожелать и меня.
Закончив свой монолог, Элисса резко обернулась. В призрачном лунном свете, пробивавшемся сквозь узкие оконца, Логейн Мак Тир казался красивее и моложе, чем показалось Элиссе, когда впервые после Остагара они встретились в Денериме. Луна скрадывала синие подглазья, отмеченные печатью бессонных ночей, луна увенчала серебром угольно-черные волосы, словно Логейн в одночасье поседел, как Брайс Кусланд в свое время.
Отец, тот носил свое серебро с достоинством. Но его гордая голова давно истлела в братской могиле, которой стал хайеверский замок.
— Так ты будешь моим рыцарем, Логейн Мак Тир? — спросила Элисса с мрачным вдохновением. — Моим Черным Рыцарем, моим возлюбленным; а я стану твоей королевой. Нам не нужен Мэрик Тейрин, нам никто этой ночью не нужен — сегодня я буду твоей и только твоей госпожой.
— Королева мертва. А ты глупая девчонка, рядящаяся в материнское платье в надежде сойти за большую, — Логейн говорил с ненавистью, но в его голосе сквозила невыразимая мука. — Но ты всего лишь девчонка, и неважно, парча на тебе или кираса. Все играешься в свои игрушки, говоришь вроде бы умные слова, но сама их значения не понимаешь. Да разве ты знаешь, о чем говоришь?..
Элисса Кусланд на негнущихся ногах подошла к Логейну и села рядом с ним.
— Скажи, что ты любишь меня, — попросила Элисса, прижавшись лбом к его лбу. — Скажи.
— Зачем? — глухо спросил Логейн.
Любовь Логейна Мак Тира, поняла Элисса, была словно полноводная река, неспешно катящая свои тяжеловесные воды. Ей не нужны были ни слезы, ни клятвы и обещания, ни милые знаки, вызывающие любовников в условленное время на место тайных встреч. Логейн Мак Тир любил, как крестьянин: любя, он желал обладать, но слишком часто запрещал себе даже мечтать о получении желаемого, зная, какую дорогую цену порой приходится за него платить, но не заботясь о том, какую боль может причинять его расчетливое жестокосердие.
Дыхание Логейна участилось, на лбу выступила испарина. Элисса взяла его лицо в ладони и некоторое время любовалась проступившими на нем тревожными признаками болезни: цвет кожи стал землистым, словно у ходячего мертвеца, а на виске запульсировала толстая синяя жила.
— Что… Что ты со мной сделала? — просипел Логейн, заваливаясь на бок. Мак Тир обладал поистине богатырским здоровьем: хотя тело его отказывалось повиноваться, он все еще сопротивлялся, но силы его были на исходе. Разговор, которым Элисса заняла Логейна, дал яду достаточно времени, и как бы крепок ни был старый тейрн, дольше не смог продержаться ни один человек.
Логейн Мак Тир умирал.
Элисса ласково, словно любовнику, помогла ему улечься, подняла ставшие каменно-тяжелыми ноги. Логейн задыхался, его сотрясала мелкая дрожь. Он пытался хватать Элиссу за руки, но так ослабел, что не мог сжать пальцы.
— Серые Стражи чувствительны не ко всем ядам, — объяснила Элисса. — Однако чем меньше времени прошло со дня Посвящения, тем больше шансов, что достаточно сильный яд все-таки сможет подействовать. Я была Стражем почти год и уже неспособна оценить действие отравы, которой предусмотрительно вымазала губы. И знаешь, что самое забавное? Я ведь не знала наверняка, сработает или нет, ведь я целовала тебя и целовала, а ты сидел и болтал со мной как ни в чем не бывало. Но теперь все будет как должно. Спи спокойно, Черный Рыцарь, — сказала Элисса, целуя Логейна в щеку. — Может быть, в конце пути тебя все-таки встретит та, которую ты так любил.
Некоторое время Элисса сидела рядом с Логейном на кровати, дожидаясь, пока он затихнет. Из его рта сочилась пена с характерным горьковато-острым запахом ведьминого корня — одного из главных ингредиентов зелья, которым Элисса вымазала губы, прежде чем войти в спальню. Наконец, прижавшись ухом к его груди, Элисса не услышала биения сердца и вздохнула с облегчением.
Судьба не переставала насмехаться над ними, ведь главной наперсницей Элиссы стала не Морриган, любившая варить прихотливые яды, не Зевран, знавший толк в искусстве куртуазного убийства, а Винн — милая, добрая, понимающая Винн, мудрая Винн, рассудительная Винн, Винн, никогда в жизни своей не нарушавшая правил и не попиравшая законы людские и Создателевы так, как попирала их Элисса.
— Кого ты собираешься убить? — спросила она прямо, когда Элисса попросила ее сварить зелье, делающее первый поцелуй последним.
— Не задавай мне таких вопросов, если дорожишь моей дружбой и покровительством, — ответила Элисса, вертя в руках склянку с лавандовой вытяжкой, придававший яду совершенно особенные вкус и запах, делающие губительные поцелуи сладкими — не оторваться. — Вспомни, кто встал между магами и храмовниками, жаждущими объявить Право Уничтожения в твоем родном Круге. Ты должна мне множество жизней, Винн. Поэтому я хочу, чтобы ты помогла мне отнять всего одну — ту, которая повинна во множестве смертей.
— Месть, полагаю? — Винн сложила руки на груди, глядя на Элиссу со осуждением и одновременно почти с материнским состраданием. — Это не мое дело, Страж, но месть не принесла покоя еще ни одному сердцу. Остановись, пока не поздно, если ты, конечно, еще в состоянии прислушаться к моим словам.
— Если месть не приносила сердцам покоя, значит, это были слабые сердца; сердца мягкие, податливые, восковые или оловянные, тающие в руках и неспособные ни на малейшее проявление твердости даже тогда, когда твердость становится необходимой. — возразила Элисса. — Но я — Кусланд, и мое сердце выковано из стали. Моя месть началась еще в Денериме, но она не стала бы полной, если бы тот, чью жизнь я отниму сегодня, не познал сполна отчаяния, не испил до дна чашу презрения и не осознал, сколь многого лишен по моей милости. И вот теперь, когда он поверил в то, что искупление возможно, я собираюсь подвергнуть его последнему испытанию и разобью его сердце так же, как он разбил мое.
Элисса Кусланд накрыла еще теплое тело тейрна Логейна Мак Тира покрывалом и вышла из спальни навстречу проклятиям Морриган, изумлению Зеврана, письмам от Алистера, битве за Денерим и жизни без избавления и искупления; жизни, которой она заплатила за последний шанс выжить в битве с Архидемоном.
Она предпочла использовать этот шанс по-другому, и никто, кроме нее самой и Создателя, не смел ее за это осудить.
Войти
