~ 20–25 ~
Примечание автора:
Отсебятнические эльфийские слова:
1) mi`nan (дословно «лезвие мести») — бойцы (солдаты, лучники, маги) армии элвен;
2) mi`reth (дословно «лезвие безопасности») — скорее звание, чем название; генерал (если mi`reth — солдат/mi`nan), верховный маг (если маг), капитан стражи (если стражник). Mi`reth`ы бывают первые, вторые и третьи. Простецкая эльфовоенная иерархия, короче.
И она вернулась.
Не по своей воле: Солас сказал ей вернуться за городские стены, и она сделала, как он велел.
Не то чтобы он запрещал ей принимать участие в сражениях или защищать элвенский An (его ученица в боевой магии была искуснее многих), но теперь они никогда не шли в бой вместе. И только спустя время после какой-нибудь жутко короткой битвы Лавеллан могла услышать от кого-нибудь из mi`nan, как яростно сражался Hahren и как ломаными ветками хрустели в его волчьей пасти кости врагов. А Лавеллан молчала с затаённой завистью, но и с таким же затаённым чувством превосходства: в отличие от неё, они видели его звериную — зверскую — форму, но даже не догадывались о его сущности и о том, что заставляет его раз за разом обрастать мохнатой шерстью. Да, они обожествляли своего предводителя и, признавая в нём могущественного мага-оборотня, часто могли шепнуть друг другу в острые уши что-то вроде: «Ты видел, он же просто Фен`Харел во плоти!», но ни один из Народа не осмеливался и подумать…
…Вот и сегодня, когда на тонкой и белой, как кость или как свеча, башне вспыхнул рыжий тревожный огонь, Солас быстро всё вычислил — поймал Лавеллан у самых ворот, взял её за плечи и развернул лицом к Городу, не давая ей возможности и одним глазком на него в действии поглядеть.
Нет. Ещё свеж был в его памяти тот её взгляд…
И Лавеллан вернулась.
И побежала, перескакивая через седо-пепельные кляксы кострищ к потайным малым вратам. Здесь её уже предусмотрительно ждал Ширал — первый mi`reth Народа и единственный, кто смотрел на Соласа и общался с ним так, будто тоже знал.
— Вестница, — кивком приветствуя, сказал ей Ширал с едва уловимой усмешкой в голосе, будто и про неё он всё знал.
Хоть в присутствии других эльфов он обращался к ней почтительно, как здесь и положено. Они верили, что шемлены, как и всегда, ошиблись, они принимали её за посланницу Митал, что наконец обратила взор на брошенных своих детей. А всё потому, что голоса в её голове подсказывали, где отыскать и как открыть двери в древние эльфийские храмы с нетронутыми сокровищами. Одно её слово отгоняло чудовищ — стражей Митал, одно её прикосновение возвращало из Утенеры древних, с которыми потом вёл долгие беседы Солас. Кто-то из них оставался в храмах, а кто-то даже приходил в An и, прежде чем заговорить с кем-либо из элвенов нового времени, глубоко и скорбно вздыхал.
— Вестница, — повторил Ширал уже без всякого скрытого выражения. — Напавшие на город не стоят твоего внимания. Это фанатики, новые жители Убежища. Хотят вернуть себе отнятую у них героиню, начавшую свой путь на их земле, а значит, и законно им принадлежащую.
— Они что, безумцы?
— Они шли на Город с вилами и факелами, — покосился на Лавеллан первый mi`reth; глаза его были яркими, а взгляд зыбким, как песок на солнце. — Я думал, нам удалось их отпугнуть. Человеческая глупость…
— Я могу что-нибудь сделать?
— Для них? — бросил с презрением Ширал, некрасиво скривив свои бледные до тусклой синевы, будто бы сильно замёрзшие губы, иногда даже поблёскивающие, как блёклые фиалки, подёрнутые утренним инеем. — Этим уже ничем не поможешь. Солас и mi`nan наверняка расправились с ними ещё до того, как ты успела сюда добраться.
— А почему ты не пошёл защищать Город?
— Потому что, когда Соласа нет рядом, за твою безопасность держу ответ я.
Лавеллан выставила перед собой посох и задумчиво прислонилась к нему щекой. Сколько она ни старалась, ей никак не удавалось разгадать их отношение друг к другу. Солас с Ширалом был вежлив и строг, равно как и со всеми; а Ширал рядом с Соласом, как всегда, отстранён и колок. И всё же…
— Он доверяет меня тебе, — улыбнулась Вестница.
— Он никому тебя не доверяет. Но ему лучше всех известно, что я знаю о тебе и о нём достаточно, чтобы идти по вашему пути, а не стоять поперёк.
— Что ты знаешь? — тут же проговорила она с безупречным спокойствием, но вмиг вспотевшие ладони едва не соскользнули с посоха вниз.
В тени потрескавшегося, как старая сухая земля, капюшона золотом блеснули яркие глаза: Ширал посмотрел на неё пристальнее обычного:
— Я знаю, что никогда бы не стал служить ему.
— Но ты идёшь за ним…
— Такое у меня имя. И это он мне его дал.
***
Теперь Городу, по большому счёту, мало что угрожало. Церковь, по настоянию Верховной Жрицы, не спешила собирать против эльфов Священные Походы, недавно сотрясённый элвенами Тевинтер чудом не ответил местью на месть и не кинулся возвращать потерянных рабов, прислушавшись к словам одного из самых влиятельных магистров (на жизнь которого, конечно, тут же было совершено несколько покушений, но он всё равно упрямо остался жив, здоров и чрезвычайно красив); Орлей поднял жалованья остроухим слугам, шпионская сеть Бриалы сильно поредела и не казала нос из подполья, города с радостью жгли давно пустующие, замызглые эльфинажи.
У Народа были земли в Ферелдене, возвращённый Халамширал, часть с кровью вырванных у Орлея Долов и An на севере.
И к его стенам теперь близко подходили разве что пухлоголовые сектанты, да шпионы маленьких группировок эльфоненавистников несколько раз в год забивали собой узкие щели.
Лишь одной из них однажды удалось подобраться к Вестнице достаточно близко — на расстояние смертельного выстрела.
— Ну-ка обернись и скажи «Кто?»!
Лавеллан обернулась на пронзительный голос медленно и молча. В руках она несла тонкую вазу из горного хрусталя, похожую на скрученный прозрачный лист с золотистыми прожилками и вместо того, чтобы уронить её от неожиданности, только крепче прижала к себе.
А та, что застигла её врасплох, в свою очередь крепче сжала вскинутый лук.
— И-и-и… это правда ты, — поморщилась Сэра, и голос её тут же ссохся и затвердел, как изюм в старом печенье. — Нет. Ну не-е-ет. Так не может быть, ага?
— Сэра… — шагнула к ней навстречу Лавеллан, в руках обнимая хрупкую вазу, словно младенца.
— Ой, вот только не надо… — нервно дёрнула головой вторженка. Длинные, грубым верёвочным обрывком стянутые на затылке волосы хлыстнули её по спине.
Она всё ещё держала оперённый хвост готовой к полёту стрелы между средним и указательным пальцами.
— Хотела увидеть, взаправду ли это правда. Лучше б коленку себе прострелила. А ты — репу свою! Тебя здесь вообще быть не должно! Ты только вокруг глянь, разве тебе тут место? Попутала, чья ты Вестница?
Впрочем, вокруг, как и во всём Городе, не было ни одного уголка, в который Вестница бы не сумела вписаться. Деревьев было много, но эльфы не жили на них дикими белками. Здесь по четырём сторонам были стены, согретые костёрчиками медных осветительных плошек и подвесными тёмно-синими занавесями; арки широкие и узкие — дверные и оконные, высокие своды потолка — прибежище притихших саланганов. Проходной холл ничем не хуже главного зала Скайхолда.
Сэра отказывалась это замечать:
— А я ведь молила! Андрасте, дай ей ума и пенделя. Так нет, ты всё равно вляпалась в эту мировую эльфахрень!
Она дёрнула отведённой рукой, будто решившись наконец стрелять. Лавеллан вскинула растопыренную ладонь, отгородившись невидимой — хрустальной, как ваза — линзой барьера. И только после этого Сэра выпустила в неё одну за другой три жужжащих стрелы.
— Говорила же! Тебе! Не тупи!
Они протыкали барьерную грань и, словно уронённые в воду, замедлялись, через миг плашмя падая вниз с бессмысленным стуком. Лавеллан, всё держа спасительный барьер и совершенно никчёмную вазу, быстро и растерянно огляделась. В холле было пусто.
— Что? Где этот ваш волчарыч, здоровущий, как Хрен`Фарель? — выплёскивала слова вместе со стрелами Сэра. — Позовёшь, ага? Говорят, ты теперь со зверьём спишь? Не, можешь извращенствовать, как душе угодно: тебе давно уж не девять лет, но…
— Бестолковой была, бестолковой и осталась! — крикнула ей сквозь незримую стенку Вестница. — Сэра, прошу тебя! Если тебя кто-нибудь увидит вот так…
Та пустила стрелу прямо ей в лицо. Потом в живот. В плечо. Неважно куда. Совсем мимо. И ещё раз в лицо.
— Да мои друзья умирали, чтобы эта эльфячья зараза помедленнее по миру расползалась! А ты взяла и…
— Сэра, только дай мне объяснить. Наш Народ…
— Да знаешь, как теперь смотрят на твой «Народ»?! На тех, кто помельче и не хочет тут с вами скакать у костров? Знаешь, как? Как на трахучее мировое зло! Да, писюны все теперь в штанах держат — только стрелы в эльфов и засаживают. Увидел — засадил! Охренеть как весело, да?
Она собиралась что-то ответить, но зажмурилась от особенно резко пущенной и даже отскочившей от барьера стрелы.
Трёх стрел:
— Верни! Наш мир! Назад!
— Сэра! Я этим и занимаюсь!
У неё кончились стрелы.
— Ты не понимаешь, да? — тяжело и часто дыша, спросила Сэра. — Ты вообще теперь тут пустая? — и с силой прижала палец к своему лбу; на коже и рваной чёлке остался красный след: пальцы её, никогда не устающие, давно приручившие жгучую тетиву, теперь отчего-то кровили. — Ты хоть… Да ты хоть!..
Лавеллан спустила с себя барьер, точно сщёлкнула с плеч плащ. Он шёлковым отблеском скатился к её ногам и, истончившись, расплылся в стороны.
— Ты закончила? — ровно спросила она у Сэры.
— Не закончила, — та вскинула верхнюю губу и — тут же — руку. Что-то блеснуло в сбитых её пальцах и — тут же — в воздухе.
В шею «шлюшечной Вестницы» полетел кинжал. Лавеллан зажмурилась и…
— Хочешь, научу? — однажды сказал ей Киран. — Только Соласу не говори. Это совсем примитивная магия, не достойная мастеров. Её ещё называют «от железа», но вообще-то она действует на любой металл. Брошенное оружие обернётся против агрессора. Тут принцип рикошета, смотри…
Сэра отшатнулась назад, словно её толкнули, и без единого хрипа упала на пол с пробитым горлом.
Прыснули во все стороны хрустальные брызги, застучали по полу — тонкая ваза выскользнула из ослабевших рук Лавеллан. Мелкие скачущие осколки забивались в прожилки меж камнями и вязли в ползущей по ним эльфийской крови.
Первые мгновения она совсем ничего не чувствовала. Даже когда дымными всполохами наконец обнаружили себя элвены-стрелки, что всё это время были здесь. Даже когда почувствовала, что Ширал всё это время кутал её в легчайший, неощутимый до самого снятия дополнительный барьер.
И даже когда Солас пришёл к ней по осколкам и, опустив ладонь на плечо, по осколкам же повёл её прочь, она лишь смотрела под ноги мало что выражающим взглядом.
— Я предупреждал тебя о чудовищности выбранного пути.
— Да.
— Ни в одной смерти нет твоей вины. Сэра всегда шла по миру с распахнутой душой и закрытыми ушами.
— Похоже на то.
— И тебе совсем необязательно скрывать от меня боль, что у тебя на сердце.
— Я и не стану. Побудешь со мной до утра?
И он не покинул её ни на минуту. Он, как и всегда, всё понимал.
Сегодня она убила Сэру. Сегодня мир, которому она когда-то принадлежала, окончательно выскользнул из её рук — упал и рассыпался.
О цене вазы судят по её осколкам. Всю ночь она рыдала у Соласа на груди, не переставая. Ей было эту проклятую вазу очень, очень жаль.
***
И Город наконец-то стал ей домом.
Царство немыслимых градиентов, он обнял своими стенами всех — от древних жрецов до рабов, некогда счищавших гвоздями грязь с хозяйских подошв. Здесь ходили в парче и в шкурах. Строили с помощью магии и глины. Расписывали широкие древесные стволы и каменные стены.
Здесь над синими кронами холодно возвышались льдисто-хрустальные шпили. А на улицах в закопчённых каменных гнёздах жгли костры. И танцевали в их свете дико и безудержно — каждый вечер, словно в последний раз.
И ей, и Соласу нравилось наблюдать за этими плясками. Именно наблюдать: знающие толк в изысканных дворцовых танцах Hahren и Вестница Народа совсем не умели вот так танцевать.
Они отдыхали в сонливой тенистости деревьев, и никто не смел их тревожить. Руки Соласа были холодными, а лицо горячим от вина. Лавеллан сидела у него за спиной и обнимала его плечи.
Даже на их чудовищном пути им, словно в награду, доставались иногда минуты полной и безмятежной гармонии.
На фоне костров то сливались, то отделялись друг от друга затемнённые силуэты, все трепещущие от исходящего от огней жара. Лавеллан щурилась, словно на солнцепеке. Солас отделял от стебельков морошку и кормил её с рук.
А их Народ танцевал. Танцевал в её честь.
— Я думала, ты скажешь им правду, — проговорила «Вестница Митал», губами вобрав очередную рыжую и круглую, как огненная капля, ягоду.
— Я не скажу им правду, — ответил Солас. — Я дам им её понять. С твоей помощью, da`len.
Всё чаще они говорили друг с другом на чистом Элвише, и даже Ширал их не всегда понимал. Солас признавал: он и их всех мог бы обучить, но боялся, что тогда они будут упиваться возвращёнными словами так, что могут не заметить за ними глубокий смысл. А общий язык — простой, понятный и привычный для каждого. И пусть молодые элвены пользуются им, по крайней мере, сейчас, когда всем им столь необходимо понимание.
— Расскажи мне, — тихо произнесла Лавеллан у самого уха Соласа, уложив подбородок ему на плечо.
Он делился с ней планами охотно, но осторожно, будто боясь спугнуть. Она знала, что после войны и крови наступит последний и самый сложный этап, но могла лишь догадываться, в чём его суть и какая роль отведена ей самой.
— Da`len, ты замечала, что в последнее время совсем не видишь снов?
— Да. И теперь наши разговоры стали вдвое реже.
— Тебя это беспокоит? — усмехнулся Солас. Польщённо, как ей показалось.
— Ты хочешь сделать так, чтобы Тени не было? — спросила она, глядя на его короткие ресницы.
— Её не может не быть. Сама по себе Тень не пространство, а состояние. Пространством её делает Завеса.
Он подцепил двумя пальцами новую ягоду и взглянул сквозь неё, как сквозь цветное стёклышко, на огни. Крохотные ягодные волоконца сделались ярче, стали заметны застывшие в сладком соке бусинки мягких косточек.
— Сделать так, чтобы Тени не было, — протянул Солас и хмыкнул. — С таким же успехом я мог бы попробовать замедлить прилив. Или отменить рассвет.
— Но ты смог истончить Завесу.
— Потому что Завеса искусственна. Её сделали, а значит, её можно и отменить.
— Ты её сделал?
— Нет. То есть не я один.
Лавеллан захотелось пить, но рядом в траве отыскалась лишь влажная мутно-зелёная бутыль вина, которую она решила припасти до ключевых слов их разговора.
Элвены танцевали. Солас продолжил:
— Завеса должна исчезнуть, чтобы магия — настоящая магия, а не её отголоски — наконец вернулась. Вся. А самим магам при этом ничего не угрожало. Теперь одержимости как эффекта не может существовать. Потому что все демоны и духи уже среди нас в привычном для себя состоянии. Сосредоточься — и сможешь их почувствовать.
Она чувствовала их и без особого сосредоточения. Особенно одного из них.
Она чувствовала присутствие Коула, когда какой-нибудь остроухий парень заботливо укутывал девушку в свой плащ, несмотря на холод. Или когда дозорный неумело отвлекал проверяющего, зная, что совсем недалеко прямо на посту взял да заснул его уставший товарищ.
А когда ей не спалось от тревог и воспоминаний, когда она выходила в сад и слышала жизнерадостные трели непонятно как очутившейся в этих краях пеночки — в предрассветном тумане ей на секунду чудилась его улыбка. А потом что-то легко, почти неощутимо касалось её щеки, и птичьи трели становились похожи на звон колокольчиков под талым снегом.
Коул вернулся. Вернулся, как Солас ему и обещал.
— Ты их… привёл?
— Откуда? — улыбнулся Солас очень тепло, но вышло у него это всё равно как-то слишком по-наставнически. — Без Завесы Тень — не пространство. Приземлённо выражаясь, это незримая волшебная оболочка мира. Как… как жар вокруг костра. Но ведь жар этот есть и в самом костре тоже. Жар — это тоже костёр. Демоны и духи всегда были здесь. Везде. Они ни откуда не пришли. А просто осознали себя в обоих состояниях.
— И поэтому они ни в кого не вселяются.
— Нет необходимости. Вместо неукротимого желания познать мир, у них появилась возможность стать этим миром.
— И что они будут делать дальше?
— Реагировать. Действовать согласно своей природе. Сейчас они свыкаются с миром, как река с новым руслом, но скоро, окончательно став его частью, они заставят его… откликаться. Мир станет живым и будет меняться вокруг людей и эльфов, гномов и кунари, исходя из того, кто они есть по своей сути. Заботливого мир окружит заботой. У трудолюбивого быстрее взойдёт урожай. А мерзавец, затеяв гадость, с большой вероятностью упадёт в яму и сломает себе обе ноги.
— Такое… возможно? — выдохнула Лавеллан, чуть-чуть задыхаясь.
— Так будет, — сказал Солас и спустя мгновение уже не столь уверенно добавил: — К лучшему ли это или к худшему.
Она скользнула пылающей щекой по его плечу, не спеша спустилась вниз и улеглась в траву на бок. Земля под её ухом была холодной и колючей, как щёки Каллена.
…Нежный, понятный Каллен, не убаюкивающий в руках мировые законы, но держащий в них щит. Не играющий судьбами целых народов, но играющий в шахматы. В чёрно-белые шахматы — по цветным правилам.
Она провела ладонью по колкой траве. Тихонечко. Очень ласково.
— Есть ещё кое-что.
— М? — невнятно отозвалась Лавеллан, совершенно при этом не удивившись: в словах Соласа всегда присутствовало это неуловимое и многозначительное «ещё кое-что», даже когда он говорил о способах запекания яблок в золе.
— Сейчас, в период конечного угасания Завесы, Тень податлива, как глина. И с ней можно работать… — тут он сделал паузу и взглянул на узкую лодочку ладони в зелёной, как Метка, траве, — вручную. Тем, кому это по силам, конечно.
— Что ты хочешь из неё вылепить?
— Правду, о которой ты не так давно упоминала.
— Расскажи мне, — вновь повторила свои любимые слова его ученица, глядя в сторону поверх маленьких зелёных иголок. Те чуть царапались, но в следующий миг всё же послушно расступались и сминались под её пальцами: Лавеллан дотянулась до морошковой горсти, с трудом катнула к себе и ухватила одну из ягод.
Солас наблюдал за ней, как за забавной, сонно возящейся на лужайке зверушкой. А потом наклонился и поймал её запястье. Узкая лодочка ладони вместе с рыжей жемчужиной ягоды поднялась вверх, к его лицу.
— Есть великая магия, которую однажды спасли, спрятав от всех за Завесой, — сказал Солас, и Лавеллан почувствовала, как его тёплое дыхание тронуло её доверчиво раскрытые пальцы. — Есть воспоминания, которые я сохранил нетронутыми в малых сферах и потаённых уголках Тени. И есть ты… владелица моей силы. Единственная из живущих, способная войти в Тень во плоти и вышить там узор правды, который все они будут носить поверх своей судьбы.
— И я… такое… смогу? — спросила она шёпотом, глядя на него снизу-вверх; и в этот момент её бледное лицо в ореоле разбросанных, вобравших в себя и свет костров, и древесные тени волос казалось ему невыразимо прелестным.
— Ты сможешь всё. Я буду рядом и подскажу, что нужно делать. Если позволишь…
Лавеллан вжалась лопатками в землю: тихо произнеся эти слова, он вдруг припал к её ладони и губами украл морошку. Это у него вышло очень вероломно и очень увёртливо.
Он целовал её лишь однажды — под залатанными небесами, после победы над Корифеем. И тогда поцелуй его был для неё не поцелуем даже, а способом, которым он как бы говорил ей: «Все хорошо, ты сделала правильно. Не бойся, da`len, я вернусь». А теперь…
Солас осторожно опустил её руку и высвободил запястье. Она лежала, боясь шелохнуться: ей казалось, что кожа на поцелованной ладони и везде вдруг стала полупрозрачной уязвимой ягодной тканью, а кровь превратилась в сладкий морошковый сок.
— Помни, что я охотно отвечу на все твои вопросы, — выжидательно сказал Солас, глядя вперёд, на искажённое огненным жаром сердце Города.
Лавеллан молчала. Уши её пылали, точно маленькие костры, а мысли между ними схлёстывались, будто в диком и прекрасном танце.
— Не отвлекайся, — с улыбкой покосился на неё Солас. — Мы говорим о важных вещах.
Ей захотелось его пнуть. И ради его же блага она подтянула к себе ноги, согнув их в коленях. Заодно и от взгляда его — какого-то непривычно насмешливого — спряталась. А пару мгновений спустя собралась и спросила что-то о том, как через Тень, через сны, которые сейчас никто не видит, им удастся донести до них правду.
— Сознание влияет на устройство Тени, — это тебе даже самый молодой и глупый ученик Коллегии скажет. Но и Тень может влиять на сознание. Не демоны. Тень. Если человек видит кошмар — он просыпается в холодном поту. Страх его неподделен, пусть и вызван неестественным путем.
Солас смотрел на костры.
— Неестественным путём можно вызвать не только страх. Уважение, надежда, знания, понятия о добре и зле… Даже воспоминания о том, чего никогда не было, — всё это можно прописать в их головах, как в книгах, если правильно изменить состояние Тени.
Лавеллан резко села, невольно и со всей своей силой сжимая траву в руках:
— Ты сможешь…
— Ты сможешь, — тут же поправил её Солас, не оборачивая к ней головы. — Я лишь покажу, как надо делать.
— Я смогу… Мы сможем с помощью Якоря и Тени вселить во всех них веру в то, чего не было?
— Это будет легко. Они привыкли думать, что раз о чём-то знает и помнит большинство — значит, это действительно было.
— Но ведь это… Солас, это ведь делает нас…
— Богами? — он безрадостно усмехнулся, глядя на костры. — Ужасный Волк и Инквизитор. Бог обмана и лжевестница… Но мы не станем лгать своему Народу, если тебе это важно. Они вспомнят Элвиш, вспомнят и узнают своих «богов», к ним вернётся их драгоценная история во всём блеске своих кровавых, позорных вех. Верно. Пусть помнят. Пусть они вспомнят и никогда больше…
Она обняла его. Вновь пробралась ему за спину и обняла крепко, окольцевав руками его грудь. Солас сглотнул, не давая свободы желчным словам, что изнутри нарывали уже слишком, слишком давно.
— Мы обманем других. Они станут уважать эльфов и магов как никогда раньше. Они и помыслить не посмеют о принудительном рабстве. Они будут учиться у них. Они будут ходить с задранными головами. Магия вернётся, и поднимутся ввысь эльфийские замки. Ты увидишь их… Обещаю, однажды ты их увидишь…
Она обняла его ещё крепче. И спустя время спросила надломленным голосом:
— Я ношу этот Якорь столько, сколько себя помню. Ты ведь мог в любой момент всё изменить.
— Это не так. Во-первых, «в любой момент» ты не была бы готова к подобного рода… хм… просьбе. Даже моей.
— Но ты мог бы меня заставить.
— Мог бы.
— Значит…
— Во-вторых, — Солас не дал ей продолжить, — истощение Завесы — долгий и сложный процесс, требующий многих лет.
— Но зачем нужна была война? Все эти элвенские завоевания? Захваты городов? Тевинтер?
— Потому что они тоже были не готовы, а изменять их искусственно я не хотел, — Солас смотрел на костры и видел, как меж ними танцуют элвены, всё так же не боясь обжечься, но уже зримо выбиваясь из сил. — Ты настоящая, а значит, такими могут быть и другие. Вот что я неосторожно подумал когда-то давно, а потом ещё и убедился на свою голову, что это правда. Они настоящие. Глухие, ужасные, ничего не смыслящие. Но настоящие. Я даже слушал их молитвы. Им нужна была земля. И месть. И я шёл вместе с ними в битву. И я вместе с ними как будто бы мстил. Это делалось не ради земли и даже не ради мести, а для того, чтобы они успокоились. Настоящая война творилась в их головах и сердцах и, если бы они вошли вместе с ней в новый, изменяющийся исходя из их сути мир, Народ Элвен сам бы себя уничтожил в первый же день.
— Но благодаря тебе этого не случится, — Лавеллан прижалась к спине Соласа всем телом: ей казалось, что он замерзает. — Всё будет хорошо. Мы всё сделаем правильно. Они будут счастливы, и мы будем счастливы тоже.
Счастливы. Мы.
Он широко усмехается. Даже скалится. Оборачивается резко. Обрастает уродливой шкурой и загнившими ранами — пусть видит его настоящую кожу. Он роняет острую морду ей на колени и упоённо скулит. О да, ему бы понравилось рядом с ней чувствовать себя разбитым и покалеченным.
Но нет. Он сидит в её руках, как в надёжной клетке, и, глядя на костры, улыбается. С ней он чувствует себя невообразимо живым. И почти счастливым.
Он не вправе требовать большего. Он не хочет требовать большего и не станет.
Совсем скоро она натянет душу мира на пяльцы и вышьет изумрудными нитями новое понимание. А когда закончит и упадёт в бессилии, он перецелует каждый её пальчик.
Зная: всё, что она вышила, он бы без неё выжег.
***
…Лишь с пятого раза получился разрыв, который его устроил. Он был похож на поросшую зелёным плющом арку, под сводом которой, не расцепляя рук, могла бы пройти какая-нибудь влюблённая пара.
— Не пугайся кажущейся пустоты, — сказал Солас. — Духам теперь неинтересно показываться в виде духов, а следы последних сновидцев давно растаяли. Зато никто не будет мешать.
— Ты поэтому пробудил древних от Утенеры и запретил всем вокруг видеть сны? — спросила Лавеллан поражённо.
— Тень под почти иссякшей Завесой — уязвимое и нестабильное полотно. Я сделал это ради безопасности и сновидцев, и самой Тени. А то, что она теперь полностью и только в нашем распоряжении, — лишь приятная побочная выгода.
— Ага, — выхмыкнула Лавеллан и хотела было скрестить руки на груди, но вспомнила, что одна из них привязана к разрыву натянутой почти до струнного звука зелёной нитью — отростком плюща, корнем уходящим под кожу.
— Я буду рядом, и волноваться тебе не о чем. Однако всё равно советую помнить: от твоего внутреннего равновесия и сосредоточенности зависит всё.
— Совсем не о чем волноваться, — тут она улыбнулась нервно, и свод текучей арки — маломанящего входа в Тень — стал вдруг чуть островат.
Солас мотнул головой и вместо слов взял её за руку. Свод разгладился вновь. А через миг вся арка меленько вздрогнула, как стекло окна в комнате, где очень сильно хлопнули дверью.
Хоть внезапно явившийся Ширал и притворил за собой дверь почтительно мягко — почти бесшумно.
— Не желал помешать, — сказал Ширал, глядя на разрыв; формой своей он напоминал ему Элувиан над опустошённым Источником.
А затем, будто смаргивая какое-то наваждение, быстро бросил взгляд на Соласа:
— An атакован.
— Так защитите его.
— Атакован войсками Инквизиции.
Её резануло, точно осколком; Лавеллан прерывисто вдохнула, словно проталкивая к лёгким воздух, застрявший в горле.
Солас выпустил её руку и шагнул вперёд — к Ширалу и к выходу.
— Я с тобой! — метнулась и выкрикнула Лавеллан, с пят до макушки освещённая светом, кровью сочащимся из разрыва — уже не арочного, смятого, скомканного, как лист лопуха, на который наступил солдатский сапог. Солас остановился. Взял её плечи. Потом отпустил.
— Помни, что я говорил о внутреннем равновесии. Тебе нельзя отходить от разрыва. Ты уже влияешь на Тень и на всё вокруг. Будь спокойна. Я скоро вернусь.
— Солас…
— Я знаю. Поверь, я не хочу причинять боль ни им, ни тебе. Постараюсь их отпугнуть.
***
Отпугнуть не вышло. Инквизиция была упряма, как и всегда.
…Солас едва его узнал. И дело тут даже не в багрянце крови, в которую он теперь был одет, как в мундир.
Солас смотрел на него, поверженного, сверху вниз. Смотрел на злое лицо, обросшее рыжей, как ржавчина, бородой и коростой болезненно-жёлтой бледноты. С тюремной решёткой морщин на лбу. С потемневшими глазами под тяжёлыми воспалёнными веками.
«Я буду ее искать».
Каллен всегда выполнял свои обещания. Честный, преданный Каллен… Но не по-рыцарски — по-зверски жестокий в своем проигрыше и одиночестве.
Он шёл за ней на Город и знал, что все её элвены — от первого mi`reth`а до ушастого дворового мальчишки, торгующего яблоками, предпочтут умереть. Так же было и в Скайхолде. А значит, чтобы забрать её, придётся пойти по трупам.
И Каллен пошёл.
— Твоя армия разбита, — сказал ему Солас, и тот с силой сжал зубы, чтобы звон в ушах усилился и заглушил голос эльфа.
А потом он сделал над собой усилие и поднялся. И сам же поразился, что это ему удалось. Тяжёлые раны его быстро затягивались; минуту назад он мог бы потрогать пальцем свой череп.
— Если ты погибнешь, она будет рыдать о тебе, — сказал ему Солас.
Окровавленные губы Каллена шевельнулись как будто в улыбке.
— Пообещай, что никогда не вернёшься за ней, — сказал ему Солас.
— Вернусь, — пообещал Каллен.
И этим решил свою судьбу.
***
Даже здесь она слышала звуки битвы. Она слышала запах дыма. От этого и от всех её чувств и мыслей разрыв расползся болотом. Как она ни старалась себя и его унять, он проглатывал всё больше и больше пространства — по камешку, по плиточке, по свечке, по цветному лепесточку в подвесных золотистых горшках…
А когда Солас наконец вернулся, она осмотрела его с ног до головы и замерла в тисках внезапного ужаса предчувствия. Солас спешил, но ему казалось, что отмыться от крови и запаха псины вполне удалось. Он не заметил этой въевшейся капли крови.
Одно маленькое красное пятнышко на рукаве в ложбинке шва…
— Я всегда тебе верила, и ты не смел обмануть меня, — начала говорить Лавеллан, и голос её, в отличие он неё самой, совсем не дрожал. — Не обмани же меня и сейчас…
— Da`len…
— Скажи, что их вёл не Каллен! Нет. Скажи, что он жив.
Солас смотрел на неё пристально, но видел лишь клокочущий, глотающий каждый взволнованный удар её сердца, раздутый от её тревог разрыв. И если это продолжится…
— Он жив, — сказал Солас.
На мгновение даже само время, кажется, замерло. А потом секунды тяжело потянулись друг за другом вновь. Разрыв нехотя, недоверчиво возвращался в свои арочные рамки. Его прожорливое болотное буйство быстро тускнело.
Солас молчал.
Выровняв дыхание, Лавеллан кивнула, глядя ему в глаза. И взяла его за руку.
***
В комнате пахло хлебом и чистым бельём. А руки, что к нему прикасались, пахли яичным мылом.
Он открыл глаза.
— Спокойно… — по-приятному тихо сказала немолодая, но очень красивая женщина, сидящая у кровати. В пальцах она держала кусочек льда, тонким, влажным слоем обмотанный в тканевую салфетку, а на коленях — миску с талой водой и скомканными, в красных пятнах тряпками. — Спокойно, солдат, тише…
— Кто вы? — хрипнул он и не узнал своего голоса.
— Мне больше интересно, кто вы. Мои люди нашли вас на дороге недалеко от города. Ваш щит был так смят, что невозможно разобрать геральдики. На одежде — следы от споротых гербов. Откуда вы? Как ваше имя и что с вами произошло?
Он вжался больным затылком в подушку и зажмурился:
— Я… не могу вспомнить.
К его саднящей скуле снова прижался лёд в мягкой оболочке ткани.
— Спокойно, — так же мягко и совсем не холодно сказала женщина. — Разбойники ли это были или ещё кто, но в схватке с ними вы сильно повредили голову. Наверное, из-за этого…
— Благодарю за спасение, — произнёс он слегка растерянно.
— Это сложно назвать спасением. Вы долго были без сознания, но вашей жизни ничего не угрожало.
— Но я… Всё же вы…
— Тише, солдат.
Однако вместо того, чтобы покориться её словам, он приподнялся на локтях:
— Вы так и не назвали своё имя.
— Но и вы моего любопытства пока не утолили тоже.
Ей, кажется, нравилась эта игра в незнакомцев, сведённых судьбой или высшими силами.
Он взглянул на неё с укором, на который только способен был спасённый человек: игра эта шла по неравным правилам. У женщины в руках были все фигуры, а у него, забывшего даже своё имя, только пешки, сквозь которые проходили пальцы.
Фигуры, пешки. И почему он сейчас о них подумал?..
Красивой женщине, поймавшей его взгляд и явно выигрывающей, захотелось беззаботно смеяться. Но в дверь постучали, и в комнату вошла молоденькая служанка:
— Вас ждут представители Коллегии, леди Тревелиан.
И леди Тревелиан вздохнула, с каким-то меланхолическим задором бросив в миску салфетку с кусочком почти растаявшего льда. Потом встала и передала миску служанке.
— Я ещё приду вас проведать. А сейчас отдыхайте, солдат.
Он улыбнулся в ответ, а когда она ушла, откинулся обратно на подушку. Тюремная решётка на его лбу разладилась, будто он наконец освободился и позволил себе отдохнуть.
***
В комнате пахло свежим бельём и жжёными древесными спицами.
Лавеллан смотрела на свои пальцы. После их последнего похода в Тень во плоти, после последнего стежка последнего же вышитого ею закона Солас зачем-то перецеловал их все-все по очереди… И сказал, что теперь всё закончилось, и всё начнётся заново, когда Завеса окончательно исчезнет. Всего пару недель осталось ждать.
Солас стоял у окна и ждал, пока она наконец уляжется. Последний год они всегда засыпали вместе. Вернее, ей казалось, что он засыпает вместе с ней. Она знала, что так он её охраняет. Зверь давал понять Народу, чьи взгляды всё же заволокли чары Леди, что она — его. Их видели вместе чаще, чем всегда. И в их головах всё ровно укладывалось: она посланница Митал и его, предводителя, невеста. И никто из них не осмелится тронуть её и пальцем.
Так же, как и Солас. Так же, как и он сам.
— Ты видел, как они нас изображают?
Он отвлёкся и взглянул через плечо; Лавеллан сидела на уголке кровати, и чуть разошедшиеся снизу крылья ночной сорочки обнажали, подставляя под лунный свет, её белые коленки.
— Да, я видел, — сказал Солас, очень вольно обходясь со словами. — Огромный шестиглазый волк и хрупкая нагая эльфийка. Меня это беспокоит.
Его действительно это беспокоило. Скоро Завеса спадёт, мир начнет жить по новым старым законам, и все они забудут и его, и Вестницу. Он знал, что Тень высушит и изменит следы чернил в книгах, документах, летописях и даже письмах, но порушатся ли статуи и рассыплется ли мозаика окон, он мог только предполагать.
— Тебе… не хотелось бы видеть меня обнажённой? — по-своему растолковала его беспокойство Лавеллан.
И он изумлённо к ней обернулся.
Работа с Тенью требовала от неё полнейшего внутреннего равновесия. Но теперь всё кончено. Теперь она может об этом спросить.
— Разве ты не любишь меня?
— Как я могу не любить тебя, если ты хранишь в себе всё, чем я так дорожу?
Он ответил вопросом — почти сразу, почти без паузы. Не обманывая, как и всегда.
— Тогда… — она встала с кровати и потянула за кончик длинного шнурка, связывающего два крыла сорочки вместе, и та спала к её и к его ногам, словно Завеса.
Под сорочкой не было ничего. Только сама Лавеллан.
Ей хотелось видеть его реакцию, она часто представляла эту его реакцию, но сейчас что-то внутреннее и, кажется, совершенно для неё неожиданное заставило Лавеллан закрыть глаза.
Солас молчал.
Всё хорошо, думала Лавеллан. И пусть сердце колотится, как от страха. Ни к чему его теперь унимать. Ни к чему всю себя унимать. Всё хорошо. Это её решение и её желание…
Но откуда тогда это неуместное чувство, заставляющее её зажмуриться ещё сильнее?
Она услышала лёгкие шаги и едва удержала себя на месте.
Всё хорошо. Она тоже любит его. Она любит его больше, чем кого-либо на свете. Он её Hahren. Он носил её на руках, и она засыпала у него на коленях. Он целовал её ладони и пальцы, а она с детства готова была перецеловать каждую его мысль, каждое его слово.
Она чувствовала — вот он. Перед ней. И сейчас она станет его. Не на словах, не в умах элвенов, а по-настоящему. Всё хорошо. Она его любит…
Лавеллан вся напряглась и сжала губы. Откуда?! Откуда это чувство неправильности? Преступности? Отторжения.
Почти гадливости…
Она слышала, как Солас опустился перед ней на колени. И почувствовала…
Прикосновение ткани. От щиколоток вверх. Что-то осторожно поднималось и обволакивало её. Она будто тонула в тёплом тканевом коконе.
Лавеллан открыла глаза. Солас поднялся вместе с сорочкой, укрыл ей плечи и теперь сосредоточенно и легко вдевал тонкий шнурок в петли.
Он был нетороплив и спокоен: собственно, всё это и так принадлежит ему — навечно или до самой смерти. До его смерти или её.
— Все хорошо, da`len.
Она удержала всхлип. Тоскливый и облегчённый одновременно. Вот оно. Da`len. Не vhenan, не даже asha. Da`len. Дитя. Родная кровь.
Солас провёл рукой по её волосам.
Она смотрела. И меньше всего была похожа на дитя. Не девочка. Не босоногий подросток — женщина смотрела её глазами, ещё не мудрая, но стоящая на пороге понимания. Пройдёт совсем немного времени, и она поймёт. И самое главное — вспомнит.
— Я хочу забрать тебя кое-куда.
Войти
