Орсино невидящим взглядом смотрел на обрывок пергамента, чуть ежась от промозглого утреннего ветра, и молчал, поглаживая холку ткнувшегося ему под руку мабари. Ловкач отлично умел чувствовать настроение.
Солнце едва поднималось из-за горизонта, роса переливалась хрустальными искрами, и походный плащ промок почти насквозь. Архимаг с легкой, чуть горчащей иронией вспомнил горячий камин и постель в своих покоях в Казематах и в который раз спросил себя: будь у него шанс вернуть все обратно, использовал бы он его?
Две недели назад он был готов вырезать это «да» у себя на сердце.
Теперь он уже не был так уверен.
Потому что теперь, несмотря на физическую усталость, отголоски вины и страха, сплетенная из магии жизни искристо-огненная змейка скользила по изящной руке, повинуясь его желанию, и послушно сворачивалась в клубок на его ладони.
Потому что теперь, несмотря ни на что, Орсино впервые ощущал себя ослепительно, безумно, ошеломительно…
…свободным.
Он не знал, как мог раньше обходиться без этого чувства. Он не знал, сумеет ли выдержать, если их положение изменится: в конце концов, они официальные отступники и предатели, и на них объявлена охота, и за их головы назначена награда; и даже если это будут не храмовники, среди обычного населения достаточно тех, кто считает всех магов без разбору подлежащими немедленному Усмирению.
Усмирению…
А еще были слова Манифеста, который он перечитывал добрую сотню раз, которые текучим серебром вплавились в его разум; потому что это оказалось слишком плохо, чтобы быть правдой, но, в конце концов, их подтвердила сама Хоук, а он почему-то не мог не верить Хоук.
Она такой же маг и отступник, ей незачем лгать.
Колючие резкие фразы проступили на мятом пергаменте, и архимаг закрыл глаза, по памяти вспоминая отрывок, который нанес по Церкви гораздо более болезненный удар, чем взрыв одного здания.
***
«Вам говорили, что Усмирение — это необходимость. Вам говорили, что Усмирение — это дань милосердия и заботы о людях.
Вам лгали.
Я, Мариан Хоук, Защитница Киркволла, недавно вернувшаяся из Тени — мира демонов, иллюзий и снов, говорю, и я готова подтвердить эти свои слова любой присягой и клятвой: вам лгали.
Усмирение — это ритуал, который отрезает мага от Тени, но что вы знаете о нем? Вы знаете, что у усмиренных нет ни чувств, ни эмоций, что они лишь воплощение рассудка, разума, чистой логики. Вы думали, что ритуал просто уничтожает и стирает эти эмоции, но это неправда. На самом деле ритуал отсекает… лишнее.
Душу.
Которая остается в Тени.
Навеки.
Н-а-в-е-к-и.
Церковь учит, что после смерти душа человека восходит к Создателю, и Создатель не делает различий между тем, маг тот или нет, ибо человека должно судить по его поступкам, а не по рождению и крови. Но что же происходит с душой, которая разлучена с телом, когда тело умирает?
Она остается в Тени.
Без права исхода.
Я, Мариан Хоук, встретила их там — отголоски душ, потерянных среди бесконечной агонии, воплощения чувств-эмоций, отрезанные от привычного мира, оставшиеся без проводника-разума, обреченные вечно скитаться между иллюзий. Я видела их, заблудившихся в непрерывном изменении, о, это действительно изощренная пытка, превышающая все человеческие возможности!
Палачам и не снилось подобное.
Церковь, которая учит вере в Создателя и сама отбирает даже шанс этого посмертия, подлежит уничтожению.
Церковь, которая учит прощению и милосердию и обрекает на вечную агонию души, подлежит уничтожению.
За тысячи тех, кто уже не увидит Свет.
За тысячи тех, кто еще жив».
***
Хоук чуть поморщилась, когда луч солнца упал ей на лицо, Орсино с тревогой заметил, как напряглась ее спина; малефикар, она была повязана с миром Тени крепче, чем кто бы то ни было, и каждая ночь, каждый сон для нее воплощались лишь в новую битву за контроль.
Он хотел бы помочь, но не был сомниари и не умел ограждать от кошмаров — пожалуй, это была одна из немногих сфер магии, где архимаг чувствовал себя практически бессильным; все, что он мог сделать, это лишь протянуть руку, невесомо провести по спутавшимся волосам, чуть сильнее сжать узкое плечо.
— Мариан.
Хоук проснулась мгновенно, вскинулась — резко, уже заранее готовая к удару, ее ладонь дернулась, нащупала кинжал, с которым она не расставалась теперь почти никогда. И лишь через мгновение, когда их взгляды встретились, Мариан резко выдохнула и встряхнула головой, торопливо прогоняя остатки сна.
Не хватало еще…
— Простите, — спросонья голос прозвучал глухо и хрипло. — Я вас разбудила?
— Нет, — Орсино поднялся на ноги, отряхнул мокрый плащ от налипших листьев. Тело ломило: четвертая по счету ночь на земле не прошла даром, все-таки он не привык к подобным походам и сейчас ощущал это особенно отчетливо.
Но они были уже слишком близко к цели.
Останавливаться уже нельзя.
Мариан прислонилась к ближайшему дереву, растерла глаза — за ночь опять не удалось отдохнуть, но для нее это было уже в порядке вещей. Всего лишь плата за возможность стать всесильным и далеко не самая высокая плата.
Хоук была согласна.
Ловкач нетерпеливо нарезал круги около них, мешался, пофыркивал, лез мордой под руки, пока они с Орсино затаптывали остатки кострища и уничтожали все следы своего ночлега. За ними не было погони — пока что не было — но жизнь научила обоих осторожности, и никто не хотел идти на ненужный риск.
Лес шелестел, осыпал голову мокрой листвой — он не любил таких, как Мариан, но Орсино, кажется, был ему по нраву, а это значит, что с Хоук он тоже был готов…
…мириться?
Повезло.
Мариан устало распрямилась — спина немного ныла — зажмурилась на мгновение и, беззвучно охнув от неожиданности, шарахнулась в сторону, когда какая-то пичуга, ошалев от собственной смелости, внезапно расчирикалась прямо перед ее лицом. Услышала, как за ее спиной чуть слышно засмеялся архимаг, закатила глаза: ну что за ребячество!..
Орсино улыбнулся в ответ уголком губ, протянул ладонь; живая сила созидания уже слетала в мир искристым каскадом; птица спланировала вниз, бесстрашно уселась на его руку, наклонила голову, издала вопросительную трель.
Хоук подняла голову, замерев от ощущения всеобъемлющего потока магии-жизни, пролетевшего по ее венам, пронзившего насквозь, навылет, в самую сердцевину — как вообще можно было ограничить, связать такую силу?..
Кто смог бы посметь?
…Танцующее вдохновение…
…Катарсис творчества…
…Ощущение Самой Жизни…
В ее взгляде отчетливо проступило искреннее восхищение, и Орсино, встретившийся с ней глазами, лишь легко-иронично улыбнулся.
— Вы меня уже смущаете, монна. Мы готовы?
Она не успела ответить; конечно, Ловкач отреагировал первым — в порыве эмоций припал на передние лапы и изобразил огрызком хвоста такую ветряную мельницу, что ее можно было считать единственно верным ответом.
— Готовы, — фыркнула Мариан.
Мягкая просьба архимага коснулась леса, открыв перед ними невидимую для чужаков тропу, которая должна сократить их путь втрое. Хоук проводила взглядом умчавшегося куда-то в неопределенные дали мабари, обернулась к Орсино и беззвучно засмеялась, окончательно стряхнув с себя налипший кошмар Тени.
Чувство бесконечной свободы искрилось в крови электрическим разрядом.
Они были живы.
Лес выпустил их неожиданно, расступился, разорвался зеленой пеленой, и тут же беззвучно зарычал, вздыбив холку, Ловкач: тонкий нюх пса первым уловил пока что едва ощутимый запах дыма.
Хоук беззвучно выругалась сквозь зубы, рванулась вперед.
Неужели они снова не успели?..
Ветер дул в спину, отгонял темные клубы — так горит солома; видимо, подожгли амбар или хлев. Но внезапно небо разорвал короткий всплеск лазури, и Тень, уже скользившая по рукам Мариан, отозвалась жадно и настойчиво, задрожала в предвкушении, забилась в просьбе выплеснуться в мир.
Еще не поздно.
Держись!
Мариан вскинула посох, полыхнувший ответным багряным огнем: короткий сигнал — «здесь свои, мы поможем». Сорвалась вперед, под покосившуюся арку ворот, которую жадно лизало пламя; ее собственный огонь — серебро и лазурь — ударили вперед, как хлыст, расчищая дорогу. Рядом заходился оглушительным лаем Ловкач, под серой шкурой ходили мускулы, и одного слова было достаточно, чтобы пес бросился на врага, впился в глотку.
…Убивать-победить-убивать!..
Местные крестьяне попрятались или бежали, и Мариан мысленно вздохнула свободнее: в толпе сложно избежать лишних смертей. И сейчас перед ней остался лишь отряд карателей — семь человек, закованных в доспехи рыцарей с гербом андрастианского солнца.
И двое магов, прижавшихся к стене сарая: дальше отступать было некуда.
Хоук замерла, сощурилась: от храмовников тянуло лириумом, а «святая кара» — неприятная штука, особенно в разгар сражения. И справиться одной будет проблематично…
…Золотистая аура щита окутала ее тело непроницаемым барьером.
Спустя мгновение такой же барьер закрыл отступников.
— Может, договоримся? — негромко спросил Орсино.
Несколько секунд храмовники и маги молча рассматривали друг друга. Хоук не сомневалась, что их узнали, уж слишком приметными личностями были и Первый чародей, и Защитница. Их репутация могла сыграть им на руку, но…
…но все же их было двое.
Против семерых.
И у карателей был лириум.
Тень в висках Мариан запела громче, надрывнее; Тень звала прикоснуться к себе, сорвать мешающую им Завесу, впустить в себя долгожданное всемогущество. Тень кричала Хоук выпустить, высвободить, наконец, ее силу, заточенную внутри, Тень звенела, что она имеет на это право.
Пальцы Хоук, держащие посох, разжались.
Беззвучно выскользнувший из ножен тонкий кинжал-мизерикордия блеснул на солнце ослепительным серебром.
— Не надо, — дрогнувшим голосом выдохнул Орсино. — Не надо, Мариан!
Тень почти что разрывала ее изнутри от нетерпения.
Хоук заставила себя усмехнуться.
— Может… договоримся?
Три удара «святой кары» ее щит выдержал.
Первым сорвался с места Ловкач — уже не тратя силы на лай, стремительный и опасный, как пущенный с пращи камень; массивное тело пса — стальные мускулы и жилы — ударилось в ближайшего храмовника, сбило с ног: добраться до глотки через доспех не мог даже мабари, но, с другой стороны, он более чем успешно выводил из игры тяжелых противников.
Хоук дернулась в сторону перекатом, как учила когда-то Изабелла, успешно увернувшись от еще одной атаки. Подхватила посох — пламя полыхнуло жаром, бессильно растеклось по доспехам; у храмовников были свои мастера, не менее умелые.
…В большинстве состоящие из усмиренных.
Защита возникла снова; подернулась рябью — Орсино приходилось держать щиты на трех участниках действа, включая себя самого, и Мариан не знала, на сколько его хватит. Архимаг может многое, но все же и его силы не вечны.
Следующим в ход пошел холод. Заключить в лед противников ей не удалось: опять сработала пропитанная лириумом сталь, но передвигаться по обледеневшей земле стало намного сложнее.
Хоук даже показалось, что у нее получится и так.
До тех пор, пока руку, сжимавшую посох, не пронзила неожиданная боль — у самого запястья, там, где сухожилия, и пальцы вдруг перестали слушаться.
Тень взревела отчаянным «выжить!»
И Мариан решила с ней согласиться.
…Тем более что Орсино, кажется, было нужно жертвоприношение?
Древние трактаты учат, что чем дольше длится ритуал, тем больше он накопит силы, но в крайнем случае можно сыграть и на чистых эмоциях. Демоны питаются чувствами; чем острее и ярче, тем лучше, а что может быть острее и ярче, чем агония, помноженная на неистовое стремление выжить…
— Ловкач, сюда!..
Мабари не любил этот приказ, он знал, что за ним последует, если в руке хозяйки сверкает тонкое лезвие. Но личные предпочтения пса не имели абсолютно никакого значения, когда он слышал команду.
За секунду перед тем, как грудь Хоук рассек тяжелый клеймор, храмовник пошатнулся, рухнул на землю, не устояв на ногах, выронив меч и рефлекторно пытаясь закрыть горло от собачьих клыков.
Но удар мизерикордии был направлен не в горло.
Лезвие вошло в правую глазницу. Хоук рывком провернула рукоять, чувствуя, как в последней агонии бьется тело под ней. После такого не выживают, и багряная пелена уже захлестывала малефикара, срывала шелуху привычного мира, оставляя кристально-острое сознание. Это был дар Тени — выкуп Тени за принесенную жертву, щедрость, которую вечно изменчивая могла себе позволить.
…Кровь-кровь-кровь!..
…Убивать-победить-убивать!..
Сила бежала по венам — вместо крови, вместе с кровью, — и Хоук, засмеявшись, раскинула руки, игнорируя случайную боль: «святая кара» бессильна против демонов. На выдохе поймала отчаянный взгляд Орсино, усмехнулась зло, коротко и жестко.
Тень пела в ней, оглушительная, ослепляющая жажда жизни, безумная жажда, сводящая с ума, от которой просто невозможно отказаться, как невозможно отказаться от мечты и чувства, как невозможно вырезать сны и сердце, Тень сливалась воедино с человеческой женщиной, и это было прекраснее всего на свете.
В груди взревел зверь — торжествующе и насмешливо, вскинул крылья.
Мариан вдохнула пропитанный агонией воздух.
И подняла Тень.
— Ты хотел увидеть правду? Я покажу!
Отголоском сознания она видела, как судорожно скривился архимаг, сжимая виски; сила крови и смерти танцевала вокруг, сдавливала жгутом; почти что пытка для тех, кто не привычен к подобному. Слишком много силы — их затянуло в Тень вместе с отступниками и оставшимися храмовниками, растерявшимися и полуослепшими; надзиратели за магами никогда не бывали здесь, в царстве иллюзий и изменений.
Но то, к чему она шла, не было иллюзией.
Те, к кому она шла.
Те, к кому она шла, возникли смутными дрожаще-неоформившимся силуэтами на границе видимости, беззвучно крича от непрекращающегося ужаса. Ужас — все, во что воплощались чувства, оставшиеся без поводка разума; страх перед окружающим — страх, который испытывает потерявшийся ребенок; вечная агония души, внезапно вырванной из тела.
Ад, которому не будет конца.
Они скользили им навстречу — обезумевшие души тех, кто прошел Усмирение; Хоук знала, что сейчас живые-вошедшие-в-Тень для них горят ярче любых маяков, что живые — это тот самый якорь, за который они так отчаянно рвутся ухватиться…
— Довольно…
Мариан резко обернулась на голос Орсино, но холодная злость уже переполняла ее, выплескивалась в послушно изменяющуюся Тень.
Довольно?!
— Неужели, Первый чародей? Вы уже насмотрелись на свою правду? А вы, милосердные, все увидели?
…Оставь их здесь, оставь их нам, они заслужили…
…Заслужили, заслужили, все по справедливости, все по справедливости…
…Жизнь за жизнь, душа за душу…
Повинуясь стальному бескомпромиссному приказу, Тень свернулась, хлестнула озоновой плетью, выбрасывая их обратно в реальный мир, прочь от безумно-молящих стонов, прочь от липкого чувства бесконечного чужого страха, прочь…
Выбрасывая лишь четверых из одиннадцати.
Сила утекала, как вода из сита, просачивалась в холодную землю. Мариан устало закрыла глаза, чувствуя, как покидает ее всесуществующий шепот бесплотных голосов, как, сыто урча, успокаивается насытившийся зверь. Взамен пришла опустошенность и разбитость, привычная, но от этого не менее ненавистная.
Впрочем, эмоций не осталось больше ни на ненависть, ни на месть.
Мокрый нос ткнулся ей в лицо, под подбородок; Ловкач приглушенно скульнул, но Хоук лишь поморщилась. Следом пришло облегчение — живительное и мягко-успокаивающее, чутко пробежалось по правому запястью, по ноющему плечу; женщина только сейчас осознала, что храмовники ее все-таки достали.
Но малефикара в танце крови убить намного сложнее, чем простого мага.
— Зачем ты это сделала? — тихо и как-то безэмоционально спросил Орсино.
Мариан знала, что он имеет в виду.
— Я не должна быть милосердней Церкви. Ты видел сам… во что это превращается.
— Видел, — он тяжело опустился на землю рядом с ней, почти касаясь плечом. — И ты была права, никто не заслуживает подобной участи. Ни мы, ни они. Мариан… ты почти что потеряла контроль над Тенью.
Женщина поморщилась, не раскрывая глаз.
— Я никогда не теряю контроль.
Зверь внутри негромко засмеялся.
Орсино не ответил; она слышала, как архимаг поднялся, отошел — к отступникам. Тем не довелось ощутить на себе храмовничьи клинки, но долг целителя требовал предложить помощь и узнать, все ли в порядке.
Хоук с усталым смешком подумала, что еще неизвестно, кто из них первым уйдет за грань — ее расчетливое бесстрашие против его какого-то доходящего до безрассудства стремления помочь каждому встречному. На ее доводы «всех все равно не спасти» архимаг лишь качал головой и упрямо шел дальше.
Демон его задери.
Она заставила себя подняться на ноги, опираясь на посох. Силы понемногу уже возвращались к ней: целительная магия делала свое дело, но в этот раз зверь забрал слишком много, действительно слишком много.
Сощурилась, прикидывая в уме, какими трактами обойти Старкхевен: их дело здесь закончено, надо было двигаться дальше.
Дальше на север.
— Мариан, — тревога в голосе Орсино заставила ее насторожиться и вскинуть голову, проигнорировав короткую вспышку боли в висках. Архимаг уже шел к ней, торопливо сплетая ауру очищения, и это был плохой знак, раз даже сверхзаботливый целитель посчитал нужным влить в нее дополнительную силу сразу после полного истощения. — Мариан, они сказали, что карателей было девять.
Хоук вздрогнула, подалась вперед.
— Что?
— Девять, — устало повторил Орсино. — Двое не стали останавливаться, они спешили за подкреплением… пока остальные заканчивали здесь.
Глухо взрыкнул потревоженный зверь.
Усилием воли женщина заставила себя собраться. Сосредоточилась — Тень когтям дернула по позвоночнику, искрами пробежалась по нервам, вместе с болью принося колючее чувство энергии и силы.
— Мы их догоним.
— Они идут в Старкхевен, — нахмурился эльф. — Там Вель. И его армия.
Хоук поудобнее перехватила посох.
— Мы их догоним.
Flashback
Обычному зрению щит отрицания не поддается, разве что подойти почти вплотную — Хоук сейчас это проверила лично. Только маг сможет различить тугие плетения Тени — это чары высшего порядка, стройные и изящные, сама Мариан и не рискнула бы взяться за подобное. Щит ставили Справедливость и Орсино, в их мастерстве можно было не сомневаться.
Она подходит к Андерсу, наблюдающему за ней от полуразрушенных ворот, дает отмашку — все в порядке. Тот слабо улыбается, он устал, слишком устал за последнее время; устал от постоянных сомнений, от сопротивления-борьбы со Справедливостью, от ожиданий обвинений за то, что он совершил.
— Все хорошо, — сообщает Хоук. — Все правильно.
Андерс понимает, что она имеет в виду не только чары отрицания, и едва слышно вздыхает. И затем чуть фыркает.
— Без Орсино пришлось бы плохо.
— Я тоже так решила тогда в Казематах, — усмехается Мариан, бескомпромиссно отсекая память о безобразном монстре, слепленном из чужих тел. — Как Справедливость?
Вместо ответа в глазах отступника вспыхивает лазурь, и Тень отвечает ей привычной грозой и запахом дождя.
— Мы договорились, — говорит Справедливость.
— Мы согласились друг с другом, — говорит Андерс.
— Мы одно, — говорят они вместе.
Мариан слышит за этими словами намного больше, за этими словами принятие и осознание, за ними новая цель и новая миссия, и новые силы — удвоенные, потому что теперь им уже не придется сражаться за право решать. Потому что теперь каждое решение они принимают вместе, и каждый готов за него сражаться.
Это намного больше, чем то, на что она смела рассчитывать.
Идет второй день после того, как они перевернули мир.
Женщина отслеживает пальцами полустершийся от времени узор на колонне: здесь все разрушено до такой степени, что на то, чтобы привести крепость в относительно жилой вид, потребуется не одна неделя и даже не один месяц. Андерс и Варрик, у которого тоже есть сюда доступ, работают с поставщиками, чаще всего нелегальными и чаще всего не имеющими ни малейшего представления о том, кому предназначаются товары.
Провизия, одежда, лежаки… то, без чего нельзя обойтись.
В дело идет весь «золотой запас» Хоук, все, что они когда-то унесли с Глубинных троп. На самое начало этого хватит, затем придется заниматься изготовлением целебных зелий — на создание некоторых из них способны лишь опытные алхимики Круга.
Впрочем, в том, что спрос на них будет, Мариан не сомневается.
У нее в сознании уже расчерчен план — строгая и красивая стратегия, которая должна вывести от выживания к осознанию того, что миру без них просто не обойтись. И когда все остальные, внезапно оставшиеся без лекарей, провидцев, боевых магов, к которым уже так привыкли, это поймут, тогда…
…тогда можно будет диктовать новые условия.
Но это позже.
Пока приоритетом стоит другое.
— Рейд запланирован на завтра, — произносит Справедливость.
Хоук кивает.
— Ты пойдешь? Кому-то придется остаться на случай… непредвиденного обнаружения. Мы не можем сейчас допустить ошибок.
Дух замолкает на несколько секунд; Мариан знает, что они с Андерсом сейчас взвешивают перспективы ожидания здесь, в обороне, против потребности в целителе во время рейда в Казематы. Ее друг, прекрасный напарник, теперь, когда нет нужды скрываться, может быть и воином, и врачевателем; трансформация занимает секунды, а это бесценно, когда счет в сражении идет на мгновения.
Но Андерс отступник, а им надо будет сделать так, чтобы им поверили те, кто забыл и разучился чувствовать свободу.
Те, ради кого все это затевается.
— Пойду я, — решает Хоук. — И Орсино. И еще пятеро из старших стихийников. С тобой останется Мерриль на всякий случай.
Андерс-Справедливость медлит еще секунду, а потом кивает.
— Согласен. Первый Чародей — сильный целитель, так будет даже лучше… Нельзя допустить, чтобы кто-то из усмиренных погиб.
Мариан невидящим взглядом смотрит вдаль, на скрывающиеся в серебристом тумане пики Виммаркских гор. Чувство близости Тени не покидает ее, и она не может понять, является это влиянием Справедливости или слишком большой концентрацией высвобожденной из долголетних оков магии.
В Убежище никто не угрожает «святой карой» и нет запретов и ограничений.
Почти.
Когда она закрывает глаза, она видит перед собой размытые силуэты-образы безумцев, запечатанных в Тени, и прикосновение грозы теперь каждый раз отдает чужой агонией. Малефикары всегда более чутко воспринимают тот мир.
Хоук встречается взглядом с Андерсом и мысленно обещает, что, если есть хоть какой-нибудь способ обернуть Усмирение вспять, она его отыщет.
А если нет — она создаст его сама.
Войти
