Она

Мабари тяжело вздохнул, подвинувшись поближе к растопленному на кухне камину и положив седую голову на лапы. Похожий на огромного медведя пёс выглядел нелепо в узкой комнатке, почти всё пространство которой занимал длинный, на целую семью, стол. Но псу было всё равно. Главное, что огонь приятно согревал кости, которые постоянно болели из-за холодной и сырой осени, и даже рваный шрам на боку, казалось, тянуло меньше, чем обычно. И приступы тяжёлого, изматывающего кашля до сих пор не накатили. Хорошо. Время было уже за полночь… Пора спать. Но сон почему-то не шёл. Не шёл и всё; зато наступала темнота, длинные щупальца которой тянулись к очагу, будто бы пытаясь потушить эту тёплую искорку. Они всё больше и больше напоминали тех странных существ из Её снов… Она не спала ночами, ворочалась, кричала… Это было слишком давно. Бальт вздрогнул, зажмурился, и тени исчезли.

Старость. Для одних это посиделки с друзьями и семьёй, копание на огородах; для других — скука и напрасные попытки хоть как-то убить время. Обычно такими ночами люди берут в руки перья и чернила, а потом появляются вековые фолианты, которые пылятся в отстроенной Башне Круга. Так всегда делала Она, когда обоим не спалось.
А для мабари старость — сон. Бальт спал целыми днями, почти не поднимаясь, чтобы поесть или хотя бы выйти из этой старой хижины в Морозных горах, куда его взял кунари Стэн. Они путешествовали больше двадцати лет, пока не остановились здесь. Зачем? Из-за него, Бальта.

Пёс уже давно что-то чувствовал. Слабость, нежелание вставать… Не радовала даже миска любимой похлёбки под носом. И это чувство, казалось, распространялось по всей комнате; в хижине будто бы поселился кто-то чужой, совершенно незнакомый. Когда тени становились длиннее, а солнце садилось за горы, мабари чувствовал страх. А сны затягивали, и снилось ему что-то непонятное, цветное и тёплое, как Её руки…
Тогда ему хотелось больше не проснуться.
 
А просыпаться заставлял Стэн. Каждое утро, изо дня в день, кунари будил его, отгоняя странное наваждение, хотя об этом его никто не просил. Но не сегодня. Этим утром Стэн просто заглянул ему в глаза… и ничего не сказал. Не потрепал, как обычно, по холке, не стал тушить камин, зато убрал миску и налил свежей воды. И на кухню заглядывал чаще, чем обычно. Даже решил остаться здесь на ночь: кунари молча сидел за столом, положив голову на руки. Вряд ли спал: выдавало неровное дыхание, не характерное для спящего. Скорее, чего-то ждал.

Бальт тоже ждал. Ждал, когда придёт сон, когда тени спрячутся обратно в свои углы и встанет солнце. Хотелось малодушно подойти к кунари и улечься возле него — вдвоём ведь не так страшно. Не позволяли только остатки собачьей гордости.
В такие ночи он старался думать о хорошем. Об охоте, о грядущем лете, о тепле…
О Ней.

Бальт плохо помнил Её лицо; расплывчатое пятно и светлые волосы, ярко-голубые глаза и тёплые руки, от которых постоянно пахло железом и иногда кровью. Человеческой кровью. Её. Бальт не любил, когда Она брала в руки меч и стирала себе до крови ладони; он вообще не любил, когда Она сражалась. Она тоже не любила. Ночами плакала, днями молчала. Но никто из них, из тех людей в лагере, ни о чём не догадывался. Стэн — знал, Бальт — знал. Но мабари говорить не умел, а кунари — не любил.
Она…

Мабари глухо заворчал, чувствуя, что бок начал неметь от холода. Зима, что тут скажешь. Холодные ветра насквозь пронизывали хижину, но больше им идти было некуда: Стэн ведь отказался от предложения переехать, сделанное ведьмой из Диких земель. Она приезжала несколько недель назад: пыталась что-то сделать со шрамами пса, но ничего не получилось. Потом ушла. И снова вернулась — забыла небольшое золотое зеркальце, на котором до сих пор сохранился запах Её рук…

«Её сгубила жалость», — так говорила ведьма, поджигая погребальный костёр.
«Не глупи. Её не вернуть», — повторял кунари, из последних сил удерживая Бальта за ошейник.
«Бедная… Бедная девочка… Почему именно она?..», — опираясь на посох, повторяла женщина-маг, от которой тоже пахло смертью.
И лишь Она устало улыбалась с кроваво-красного, как порезы на Её венах, полотна на куче сухого хвороста и поленьев. Тот… то существо забрало почти всю её кровь… и жизнь.
 
Она поступила, как истинный герой: сама выбрала свою участь; кажется, так говорил второй Серый Страж на похоронах. Единственная осмысленная фраза из всей той речи. Слишком много репетиций, до состояния, когда самые тёплые слова становятся монотонной зубрёжкой: ему очень и очень далеко до настоящего короля.
И только Бальт знал, что Она чувствовала в последние часы перед боем. Почему закрылась в своей комнате. Почему не хотела никого пускать.
Ей просто нужно было выговориться — ни перед обозлённой магичкой, ни перед бардом, которая отчаянно молилась ночь напролёт… Она обнимала мабари и напрасно пыталась заглушить слезы, чтобы никто не обвинил Её в слабости.
От ощущения Её рук на своей шее и тяжелого, сбивчивого дыхания хотелось выть. Бальт слишком хорошо запомнил этот вечер. Слишком.

Мабари тихо заскулил, будто желая проснуться, но перед глазами уже плыли картины двадцатилетней давности. Даже не картины; он вновь почувствовал цветочный запах Её волос, потом — солоноватый привкус слёз, катившихся по лицу. Она плакала… и говорила. О том, что слишком устала, о своих родителях… повторяла, что уже всё решено и пути назад нет, что лучше она, чем будущий король или кто-нибудь ещё. А сам Страж в это же время пытался достучаться и открыть дверь, но Она уже ничего не слышала.
Потом их стало больше. Людей у двери. Неслышно подошла ведьма из Коркари, явилась бард. Вместе они заставили Стража удалиться, а потом дверь открылась, и ведьма взглядом попросила Бальта выйти. Он подчинился — возможно, первый раз в жизни.

Бальт не почувствовал, что начинает мелко дрожать и перебирать лапами, как при беге. Он хорошо запомнил: наутро они вышли вместе. Наверное, впервые бард и ведьма не спорили… а Она улыбалась, будто пытаясь их успокоить — стражников, воинов, бледного короля, мабари. Только Стэн не выдержал этой гримасы: «Так улыбаются люди, которые уже перешли Грань».
Грань. Им всем — и кунари, и ведьме, и королю — оставалось только молиться, чтобы Она нашла дорогу и не заблудилась в Тени.    Мабари был уверен: не заблудится. Она сильная.
И обещала вернуться. Хоть когда-нибудь.
 
Не хватало воздуха; мабари перевернулся на другой бок и замер, судорожно хватая воздух ртом. Не помогло. Тело отчаянно сопротивлялось, его сводила судорога. Внезапно исчезли все звуки и даже свет… Бальт ослеп, но не полностью — тени все равно остались; серые и тёмные, они вновь отрастили себе щупальца и зубы и теперь пытались его загрызть. Клыки легко проходили под кожу, и Бальт беззвучно взвыл, пытаясь сбросить с себя тени или позвать на помощь, но тщетно: кунари не двигался с места. Он не слышал… или тени уже успели добраться и до него.

Щелчок. Скрип. Крик.

Всё закончилось так же внезапно. Тени, злобно зашипев, уползли обратно в свои углы, лапы обрели чувствительность и устойчивость, но Бальт всё равно опустился обратно на подстилку из какого-то тряпья. Уже потом в нос ударил знакомый запах… тёплый, цветочный запах Её волос.
Она присела на корточки перед камином, грустно улыбаясь, и протянула руку к его горячему носу. Ладонь… такая же тёплая и мягкая, как тогда. Только теперь от Неё не пахло железом. И дорожный плащ… снова в пути! Она вернулась, выполнила обещание!
Бальт радовался, как щенок. Прыгал вокруг, раскидывая стулья, пытался достать до лица и поцеловать Её, а Она только отмахивалась, уводя мабари к двери.
Возле стола Бальт с сомнением оглянулся — может, стоило предупредить Стэна? Она лишь покачала головой, осторожно проведя рукой по волосам кунари. Стэн поморщился и что-то прошептал сквозь сон.
 

Он так и не проснулся до самого утра. Кунари снился скрип дверей, шорох удаляющихся шагов и счастливый лай мабари где-то вдалеке…